|
И две эти истории существовали параллельно или, лучше сказать, вместе, неожиданно слившись в одну единственную. Вот только место и время, - а также тело, а значит, и судьба, - принадлежали отнюдь не профессору Бармину, и это было плохо, поскольку у данного факта имелись весьма неприятные следствия. Дело в том, что парень остался на острове один в полном смысле этого слова. Все остальные жители городка и крепости поумирали один за другим еще ранней осенью. У них тут, как на грех, случилось чумное поветрие. Как видно, кто-то из моряков шхуны, что заходила в Барентсбург в конце сентября, заразу завез. И сам, небось, помер, и людей за собой немерено утащил. А сейчас на дворе… Октябрь? Ноябрь или декабрь? А может быть, и вовсе январь?
Снаружи холодно. Ветер сдувает со скал снег, но какой месяц на дворе Игорь не знал и, значит, не знает этого его альтер эго - Бармин. Когда парень остался один, он быстро потерял счет дням и, возможно даже, умом тронулся. Во всяком случае, память отрока обрывалась где-то в первых числах октября, и какой нынче месяц на дворе неизвестно. А навигация в здешних местах начинается только поздней весной, да и то, кто же станет спешить с визитом в эту дыру? Жопа мира – она жопа и есть! В крепости служат одни штрафники, а в городке живут ссыльные поселенцы. То есть, служили и жили, пока не померли, но тем, кто пойдет сюда из Поморья или из Норвеги об этом ничего неизвестно. Так что, скорее всего, когда-нибудь какая-никакая посудина сюда все-таки приплывет. Вопрос, как до этого чудного дня дожить? Впрочем, парень здесь как-то выжил. Не заболел, с голоду не умер и даже кое-какой быт для себя организовал. Ну или чужой использовал, потому что Игорю Викентиевичу вспоминались сейчас невнятной памятью отрока Ингвара не эти казематы, а деревянный дом в поселке. В том доме Игорь родился и жил. Сначала с одним отцом, - мать-то родами померла, - потом с дядькой, но Иван Никанорович сгорел от лихорадки как раз на день преподобного и благоверного князя Олега Брянского. Это, стало быть, третьего октября. Игорь его сам и похоронил, но, почему ушел из дома и отчего поселился в этом каменном мешке, не помнил, а потому и Бармину ничего путного «рассказать» не мог. «Наверное, парень и в самом деле, умом тронулся», - Мысль не лишенная смысла, поскольку в бревенчатом срубе жить всяко-разно удобнее, чем в затхлых крепостных казематах. Откуда взялись на Шпицбергене бревна, Игорь не знал. Может быть, для строительства использовали топляк от сплава, а может быть, с материка завезли. Но дом был основательный. С печью. С подполом. И с баней во дворе. Так отчего же ушел? Вопрос есть, нет ответа. «Ладно, - решил Бармин, вставая с пола, - для начала надо бы туда сходить и посмотреть, что там и как…» «А чего это я так спокоен?» Мысль возникла сразу вдруг и крайне его удивила. Впрочем, лучше сказать, удивила в достаточной мере, поскольку отсутствие эмоций никаких крайностей не предусматривало. А эмоции у Игоря Викентиевича сейчас, если и были, то явно приглушенные. Словно галоперидолом напичкали, или марихуаны вкурил. Все, вроде бы, понимает, но все при этом по фигу. А еще такой эффект можно получить, если закинутся двойной дозой диазепама. Впрочем, стакан водки залпом, да натощак не менее эффективен. Но Бармину было лень вспоминать, чем еще можно отключить у человека «страдания херней». Он от лечебной практики давным-давно отошел и в последние лет двадцать всего лишь двигал науку в университете Карнеги-Меллона. Так-что, увы, но класс врача-психиатра безвозвратно утерян, поскольку мозгоправ всегда должен быть в тонусе. Иначе никак. Игорь Викентиевич вышел из каземата в коридор, дошел до лестницы, поднялся наверх. Здесь, во дворе крепости было светло и холодно, но ветер почти не чувствовался. Стены прикрывали. - Ну-ну… - это были первые слова, которые он произнес вслух. |
