— А по-моему, это обычный звон в ушах, — сказал я. — Три. Спасибо.

— Сдающий берет две, — сказал Уильям и присвистнул. — Нет, детка, ты только посмотри на эти карты…

Я поднимаю старый колокол и звоню в него один раз — ровный, гулкий, вполне похоронный звук. Аккуратно ставлю колокол обратно на каменный алтарь и обвожу взглядом вытянутые стены холмов, горы, озеро, облака.

Тишина; не щебечут птицы, не гуляет ветер в вершинах деревьев, никто не разговаривает. Медленно поворачиваюсь кругом, глядя в небо. Думаю, что это самое спокойное место из тех, где мне довелось побывать.

Я иду среди покрытых насечкой маленьких холодных камней и натыкаюсь на Ивонну, которая рассматривает высокое надгробие. Юфимия Мактейш (родилась в 1803-м, умерла в 1822-м) и пятеро ее детей. Скончалась родами. Ее муж умер двадцать лет спустя.

Подгребает Энди — он прикладывается к фляжке, ухмыляется и трясет головой. Кивает на Уильяма, который стоит на стене часовни, рассматривая озеро в маленький бинокль.

— Он хотел здесь построить дом, — говорит Энди и трясет головой.

— Что?! — переспрашивает Ивонна.

— Здесь? — удивляюсь я. — На кладбище?! Он что, спятил? Стивена Кинга, что ли, не читал?

Ивонна холодным взглядом мерит своего стоящего вдалеке мужа.

— Он говорил о том, чтобы построить здесь дом, только я не знала, что он имел в виду… кладбище.

— Пытался уломать местные власти, всучив им партию компьютеров с ба-а-альшой скидкой, — говорит Энди, фыркая. — Но те уперлись и ни с места. Пока что ему пришлось довольствоваться разрешением на захоронение.

Ивонна распрямляется во весь рост.

— Что может случиться раньше, чем он ожидает, — говорит она и направляется к часовне, где Уильям разглядывает интерьер, качая головой.

Проливной дождь в теплый день; хлещет из свинцовых туч без передышки, не ослабевая, оглушительно шуршит вокруг нас в траве, кустах и деревьях.

Тело Уильяма кладут в жирную торфяную землю черного острова. Вскрытие показало, что сначала его оглушили, а потом он задохнулся.

Ивонна, прекрасная и бледная, в черном обтягивающем платье, лицо спрятано под вуалью, кивает присутствующим, выслушивает тихие слова соболезнования, бормочет что-то в ответ. Дождь барабанит по моему зонту. Впервые за то время, что я здесь, она бросает взгляд в мою сторону и ловит в ответ мой. Я едва успел; на утро у меня был назначен прием в больнице (очередные анализы), а потом мне пришлось мчаться во весь дух к Ранноху, на запад. Но я добрался сюда, в дом Соррелов, встретился с отцом Уильяма и его братом, мельком видел Ивонну, но не имел случая с ней поговорить, потом мы кружным путем — огибая горы — отправились к дальнему концу озера и расположившейся там гостинице, к спуску, выходящему прямо к Эйлеан-Дуб; на остров нас переправили две маленькие лодочки, которым пришлось совершить несколько рейсов туда-сюда — последним привезли гроб.

Из-за дождя священник быстро сворачивает службу, все кончается, и мы выстраиваемся в очередь на причале — маленькие гребные лодки перевозят нас группками по четыре человека назад на большую землю, и Ивонна, стоя на старых гладких камнях наклонного пирса, принимает соболезнования. Я стою и смотрю на нее. Вид у всех немного нелепый, потому что, в дополнение к строгим черным одеяниям, на нас высокие резиновые сапоги (на ком-то черные, на ком-то зеленые) — слякоть на острове непролазная. Но Ивонна даже в сапогах выглядит достойно и привлекательно. Хотя, может, дело во мне.

Забавные это были денечки; возвращение на работу, попытка войти в курс дел, долгий задушевный разговор по душам с Эдди — он само сочувствие, коллеги, вгоняющие меня в краску похлопываниями по спине: «Мы болели за тебя, дружище», у Фрэнка, оказывается, иссяк запас смешных компьютерных исправлений шотландских топонимов.