Ты садишься на диван, стягиваешь маску — пот льется с тебя ручьем, дыхание рвется из груди. Слегка остыв, опять натягиваешь маску и снова открываешь дверцу шкафа. Миссис Джеймисон стоит и трясется от страха, за темной сеточкой колготок блестят ее широко раскрытые глаза. Ты захлопываешь дверцу, потом задергиваешь занавески — здесь и в спальне с металлической кроватью.

Через полчаса прибывает ее муж, оставляет машину на подъездной дорожке. Он входит через парадную дверь, а ты ждешь за кухонной и, когда он проходит мимо, издаешь слабый звук; он поворачивается, и ты бьешь его кулаком, он ударяется спиной о кухонный буфет, оттуда с грохотом вываливаются тарелки с рисуночком в китайском стиле. Он пытается встать, ты бьешь его еще раз. Он очень стар, и тебя удивляет, что одного удара оказалось недостаточно; впрочем, он еще довольно прилично весит.

Ты запихиваешь ему в рот трусики его жены, точно так же натягиваешь ему на голову колготки и завязываешь вокруг шеи, а потом тащишь его наверх во вторую спальню. Явственно веет спиртным — он недавно пил, кажется, джин с тоником. И запах сигарет от тебя не ускользнул. Дотащив его до кровати, ты снова успел вспотеть.

Ты привязываешь его к кровати лицом вниз. Он начинает приходить в себя. Привязав его, ты достаешь нож. В руках у него была ветровка, которую ты бросил на кухне, и он остался в синем свитере с вышитым на груди короткоштанным игроком в гольф, клетчатой рубашке и легкой жилетке со шнуровкой. Ты разрезаешь на нем одежку, швыряешь ее в угол. Из его бежевых слаксов сыплются метки для мячей; носки у него ярко-красные, трусы белые. Коричневые с белым шиповки для гольфа, замысловатые язычки, на кончиках шнурков — кисточки.

Ты снимаешь свой рюкзачок, несешь из другой спальни подушки и вместе с теми, что нашел здесь, запихиваешь их под старика. Он издает нечленораздельные звуки, пытается крикнуть, слабо шевелится. Ты подсовываешь под него пару свернутых одеял, чтобы его задница была еще выше, затем возвращаешься к рюкзачку и извлекаешь из него то, что тебе потребуется. Он начинает дергаться, словно борется с распростертым под ним невидимым противником. По звукам он, похоже, задыхается, но ты никак не реагируешь. Отвинчиваешь колпачок тюбика с кремом.

Слышится харканье, отрывистый кашель — очевидно, ему удается частично выплюнуть кляп, потому что он лепечет:

— Прекрати! Прекрати, я говорю!

Это не грубоватый, как у обитателя лондонских предместий, голос, который ты помнишь по телепередачам, — теперь он выше, срывается; оно и понятно в сложившейся ситуации. И все же он, кажется, напуган меньше, чем ты того ожидал.

— Послушай, — говорит он голосом, больше похожим на его нормальный — глубокий, строго-деловитый. — Я не знаю, что тебе надо, но бери что хочешь и убирайся; а в этом нет никакой нужды, совершенно никакой.

Ты выдавливаешь немного крема на вибратор.

— Думаю, ты делаешь ошибку, — говорит он и старается повернуть голову, чтобы увидеть тебя. — Серьезно. Мы здесь не живем; это дом для отдыха. Он арендован; здесь нет ничего ценного.

Он снова пытается подняться. Ты встаешь на колени между его раздвинутых ног — костлявых, варикозных. На его спине и предплечьях видны лопнувшие сосуды. Голени у него серые и дряблые, ягодицы очень бледные, с желтоватым отливом, а кожа на бедрах, ниже уровня шортов, шероховатая и пятнистая; яйца висят перезревшим фруктом и окружены жесткими седыми волосками.

Его член будто слегка набух. Это интересно.

Он чувствует, что ты забираешься на кровать, и кричит:

— Послушай! Ты просто не понимаешь, что делаешь! Это, молодой человек, разбой с отягощающими обстоятельствами; ты… А-а-а-а!

Ты приставил смазанный кремом кончик вибратора к его анусу — серо-розовому кошельку между раздвинутых ягодиц. Крем, должно быть, холодный.