Павел Амнуэль. Посол
Я имею в виду институт темпоральных дипломатов.
Мы познакомились случайно. Я сидел на террасе в кафе «Опера», смотрел, как в бухте катаются на летающих досках дети, перепрыгивая через буруны, и думал о вечном. А он сидел за соседним столиком и читал «Маарив». Моложавый мужчина с коротко постриженной седой бородой, в которую причудливым образом казались вплетены пряди черных волос. — Эх, — сказал он неожиданно, прервав чтение и швырнув газетный дискет на столик вместе с ментоскопом. — Все то же самое… Мои мысли о вечном рухнули в настоящее, и я спросил по привычке докапываться до сути: — Ты о вчерашней потасовке в кнессете? — Потасовка? Нет, я о перевороте в Намибии. — Так это не у нас, — сказал я разочарованно. — А ты, Песах, — повернулся он ко мне всем корпусом, — интересуешься только внутренними делами? Ты считаешь, что история Израиля заканчивается на его границах? — Ты меня знаешь? — удивился я, перебирая в памяти знакомые лица и не находя среди них то, что видел перед собой. — На прошлой неделе потратил ночь, читая твои «Очерки». Восстанавливал, так сказать, картину. Твоя стереофотография — на коробке дискета. — А… — сказал я и неожиданно для себя предложил ему выпить пива и заодно представиться: он меня знает по имени, а я его — нет. — Арье Гусман, — сказал он, пересаживаясь за мой столик. — В России был Львом Абрамовичем. — Недавно репатриировались? — спросил я по-русски, поразившись идеальному литературному ивриту собеседника. — Я сабра, родился в Тель-Авиве в девятьсот девяносто четвертом, — ответил Арье на чистом русском. — Родители мои были из Большой алии. — Отлично говорите по-русски, — сказал я. — Обычно дети репатриантов забывают родной язык, даже толком его не выучив. — У меня была хорошая практика, — усмехнулся Арье. — Пять лучших лет жизни я работал послом в России. — Сотрудником посольства? — уточнил я, поскольку послов по фамилии Гусман в Москве отродясь не было. — Послом, — повторил он. — Чрезвычайным и полномочным. Вручал верительные грамоты самому… Он неожиданно замолчал и уставился на молодого балбеса, взлетевшего над буруном на своей летающей доске, перевернувшегося вокруг головы в верхней точке траектории и приземлившегося на проезжей части бульвара перед бампером резко затормозившего лимузина. Последовавшая сцена к истории Израиля отношения не имеет, но Арье следил за скандалом со страстью футбольного болельщика, и мне пришлось подождать несколько минут. — Здесь много отвлекающих факторов, — сказал Арье, когда движение на бульваре восстановилось. — Я живу на Алленби, приглашаю к себе. Вам как историку это будет интересно.
Квартира как квартира. Единственное, что бросилось мне в глаза — висящая в холле репродукция картины прошлого века «Ленин читает газету „Правда“. Уверен, что девяносто девять израильтян из ста не узнали бы ни картины, ни вождя. Я — другое дело, в свое время в Еврейском университете проходил курс „Искусство времен социалистического реализма“. Что и не преминул продемонстрировать, спросив: — Зачем вам этот Ленин? Только интерьер портит. — Подарок, — сказал Арье. — Я же сказал, что был послом в Москве. Ну, разумеется. Даже если он бы и был послом, кто, будучи в здравом уме, стал бы дарить израильскому дипломату копию Ленина, о котором в России вспоминают только историки и шизофреники? — Вообще-то, — сказал Арье, усадив меня за кухонным столом и выставив угощение, заставившее меня заново приглядеться к хозяину — сливовое варенье в вазочке, печенье «крекер», зефир в шоколаде, будто сидели мы не в Тель-Авиве, а в Москве, где-нибудь на Пятнадцатой парковой. |
