— Я уговорил молодого Армстронга поехать с нами и фотографировать, — объявил он жене, — и Дмитрий Микалос тоже едет.

— Мне оба этих молодых человека не нравятся, — сказала Мэри Хопкинсон, но эта ремарка ее мужем никак замечена не была. Обернувшись к миссис Брэдли, он продолжал:

— Мы едем в Элефсин, Беатрис, оттуда в Эпидавр, посмотреть, что можно сделать с культом Асклепия, бога врачевания. Потом в Микены ради Гомеровых жертвоприношений, оттуда опять сюда, потом переезжаем в Эфес, если не покажется лучше вернуться в Нафплион и оттуда морем. В Эфесе, конечно, мы воскресим почитание Артемиды.

— Я думаю, куда лучше было бы оттуда поездом в Коринф и к Микенам подойти с севера, — сказала Мэри Хопкинсон. Она подошла к окну и выглянула между пластинами жалюзи. — Кажется, эти дети не торопятся в Фалер.

— Болтаются в ожидании Беатрис. А где Гелерт? — спросил сэр Рудри.

— Насколько я понимаю, он в музее.

— Как, опять? Я был бы рад его участию в этой экспедиции. Он совсем закис. Ему надо на солнце и свежий воздух, — ответил его отец.

При этих словах Гелерт вошел в комнату. Это был высокий молодой человек, не слишком напоминающий внешностью своих родителей, потому что если сэр Рудри походил чем-то на льва, а Мэри была просто приятной крупной женщиной с темными волосами и широкой дружелюбной улыбкой, Гелерт смахивал на гончего пса. Волосы длинные, но тщательно убраны со лба. На носу — пенсне. В основном, как решила миссис Брэдли, для имиджа, потому что, когда отец вышел, он уселся возле стены читать книгу с мелким плотным шрифтом, а пенсне повисло на конце муаровой ленты.

— И как вам мысль об этой экскурсии, дитя мое? — спросила миссис Брэдли, когда он отложил книгу: мать вышла из комнаты, и ему пришлось минуту или две занимать гостью.

— Даже не знаю. Вы едете, тетя Беатрис?

— Меня не приглашали.

— Пригласят. Нас всех в это втянут. Идея смехотворная, но прогуляться будет весело. Греция — решительно самая некомфортабельная из всех европейских стран. Гостиниц нет, тучи насекомых, высокие горы, бездорожье, трудный язык, несъедобная пища — я это обожаю.

— Я тоже, дитя мое. Однажды я прошла пешком от Темпейской долины до Спарты.

— Ужас какой! То есть я хотел сказать, здорово. Расскажите, как это было? Как вам Дельфы? И как вы поладили с собаками?

— Как Шлиман. Села и помолилась Зевсу Олимпийцу.

— Восхитительно! Вы серьезно? — Молодой человек водрузил пенсне на нос. — Да, вижу, что вы серьезно.

Разговор продолжался, и миссис Брэдли отметила про себя, что вид у Гелерта усталый и напряженный. Беседу прервало появление Мэри Хопкинсон.

— Милый, если ты хочешь умыться, то иди, — сказала она сыну. — Ланч будет через пять минут. Беатрис… кстати, Гелерт, — добавила она, — ты мог бы посмотреть, не приехали ли… а, нет, не надо. Вот они.

Ворвавшаяся группа состояла из двух мальчишек, которых миссис Брэдли видела на баркасе, и еще одного, в котором она узнала младшего сына хозяйки. За ними вошли две девушки и лысый мужчина лет пятидесяти. Последовали представления — хотя миссис Брэдли еще на пароходе познакомилась с семейством Карри — отец, дочь, сын и маленький Стюарт Паттерсон. Начались объяснения, восклицания наперебой и разговоры, продолжившиеся в течение ланча. О проекте сэра Рудри не упоминалось.

После ланча сэр Рудри увел Александра Карри, Гелерт ушел с сестрой и Кэтлин Карри, мальчики — в крепко надетых рукой Мэри Хопкинсон шляпах — пошли под палящее солнце исследовать город под руководством Айвора, и женщины остались вдвоем.