Через дверь напротив камина президент прошел к секретарю и попросил, чтобы его какое-то время никто не беспокоил. Затем вошел в Овальный кабинет и затворил за собой дверь.

Он сел за огромный письменный стол под окном с зеленоватыми пуленепробиваемыми стеклами, в пять дюймов толщиной. Окна выходили в розовый сад. Президент откинулся на спинку высокого вращающегося кресла. Семьдесят три дня прошло с тех пор, как он последний раз сидел в этом кресле.

На столе стояла фотография в серебряной рамке. Саймон был снят осенью, перед самым его отъездом в Англию. Тогда ему было двадцать. Жизнерадостное молодое лицо. В глазах — юношеский задор и уверенность в будущем.

Президент взял фотографию в руки и пристально в нее вгляделся. Потом выдвинул левый ящик стола.

Прощай. Саймон, — тихо проговорил он.

Он положил фотографию в стол изображением вниз. Задвинул ящик и запер его на ключ. Затем нажал кнопку переговорного устройства.

— Вызовите, пожалуйста, ко мне Крейга Липтона.

Когда пресс-секретарь появился, президент сообщил ему о своем желании выступить завтра вечером по главным каналам телевидения с обращением к нации.

Хозяйка меблированных комнат в Александрии не без сожаления расставалась со своим канадским гостем, мистером Роже Лефевром. Столь тихие, благонравные жильцы, не причиняющие никаких хлопот, попадаются не часто.

Вечером мистер Лефевр зашел к ней попрощаться. Почтенная дама заметила, что он сбрил бороду. Так он выглядел явно моложе.

Телевизор в ее комнате был, как всегда, включен. Высокий человек на мгновение задержался у выхода. На экране ведущий, со строгим выражением лица, объявил: «Леди и джентльмены! Сейчас перед вами выступит президент Соединенных Штатов».

— Может быть, вы еще немного задержитесь? — спросила хозяйка. — Сейчас будет выступать президент. Говорят, бедняга вынужден подать в отставку.

— Меня ждет такси. Пора идти.

На экране появился президент Кормак. Он сидел выпрямившись за рабочим столом в Овальном кабинете, иод Большой Печатью. За последние восемьдесят дней его видели только мельком. Президент постарел, осунулся, морщин на его лице заметно прибавилось. Однако от того безучастно-отрешенного выражения, какое запечатлела фотография, снятая во время похоронной церемонии в Нантакете и ставшая известной всему миру, не осталось и следа. Президент твердо и уверенно смотрел прямо в глазок телекамеры, словно видел перед собой сто миллионов американцев и еще многие миллионы жителей нашей планеты. В его манере держаться не чувствовалось ни малейшей усталости. Говорил он размеренно.

Мои соотечественники-американцы! — начал президент свою речь.

Куинн прикрыл дверь и спустился по лестнице к такси.

— В Даллес, — сказал он шоферу.

Тротуары, расцвеченные рождественскими украшениями, были залиты ярким светом. Бесчисленные Санта-Клаусы в витринах магазинов, с транзисторами возле уха, весело подмигивали, притопывали в такт музыке. Водитель ехал по Мемориальному шоссе Генри Шерли, затем свернул направо к реке Тернпайк, и еще раз направо, к Кэпитал белтуэй.

Вскоре Куинн заметил, что многие водители притормаживают у обочины, из опасения пропустить хоть слово из радиопередачи. Пешеходы также начали собираться вокруг включенных транзисторов. Водитель такси слушал обращение президента через наушники. У самой развилки он вдруг громко воскликнул:

— Ну и ну! Вы только послушайте, что он говорит. Сроду бы не поверил.

Он повернул голову к Куинну, не обращая внимания на дорогу.

— Хотите, включу динамик?

— Нет, я послушаю потом, когда будут повторять запись, — сказал Куинн.