— Я был на концерте «Битлов» до войны, — сказал Свин, — прямо в Гамбурге, в клубе «Стар». Да, они умели играть рок. Я думал, группа достигнет высот, но так больше о ней и не слышал. Даже не знал, что парни до сих пор играют вместе.

Бодин лежал на койке, свесив голову вниз, пытаясь получить дешевый — и единственно доступный — кайф от прилива к голове крови. Физиология прикидывающаяся фармакологией. Над койкой висел потертый плакат Джеймса Дина и Брижит Бардо, кадр из фильма «Из России с любовью». (В Овальном кабинете президента, главного поклонника книг Флеминга, красовался точно такой же, только с автографом.)

Огромный волосатый живот Свина торчал из-под грязной рубашки — или, точнее, выпирал над рубашкой. Пупок был закупорен чем-то вроде отвратной смегмы, походившей на смесь медвежьего сала с маргарином «Криско».

Пупочный джем Бодина привлекал меня и в то же время отталкивал. Вскормленный на пшеничном хлебе, я вышел из семьи с прославленными предками-пуританами, окончил хорошую школу и имел возможность без проблем занять место в корпорации «Боинг». Такого человека, как Бодин, мне ранее встречать не приходилось. Для меня он был некой природной стихией, мифических размеров троллем, который в любой момент может разразиться штормом отрыжек и газов, способных валить деревья, с ливнем пота и соплей.

Я знал Бодина уже десять лет, с тех пор как вылетел из Корнелла и записался в военно-морской флот в пятьдесят пятом году. Мирное время. Как давно это было, и будто вчера. Двадцать лет между первыми двумя и еще столько же до третьей. Словно специально распланировали, ждали, пока заживут раны и люди забудут боль, пока заводы снабдят новым оборудованием для выполнения заказов лабораторий НИОКР? А может, мир, как и дипломатия, есть иное средство ведения войны?

Бодин все это время оставался моим бессменным спутником, даже когда я дослужился до офицерского звания и был разжалован обратно в рядовые. (Это уже другая история, которая тоже не обошлась без Свина, германского тотема смерти.) Вместе мы воплотили в жизнь немало сумасбродных замыслов. Тем не менее, как бы хорошо я его ни знал, вектор предстоящего безрассудства вышел за все мыслимые пределы. И именно ему было суждено привести нас к фатальному концу.

— Кажется, я слышал о них что-то год-два назад, — ответил я, представив, что у Свина рот на лбу, а глаза на подбородке. Висение вниз головой его не красило. — Парня по имени Маккарти…

— Маккартни, — поправил Свин.

— Не важно. Его арестовали за аморальное поведение. Застукали с какой-то малолеткой. А этот парень, Лимон…

— Леннон.

— Что за учительские замашки. Ты хочешь услышать историю или нет? Когда началась война, Леннон подсел на героин и был вынужден лечиться в клинике. Теперь он, выходит, кончил колоться.

— Я сам сейчас кончу, — фыркнул Свин.

— Да ты все слил в последнем порту! Хо-хо-хрю-хо! — издал я нечто вроде смеха Свина. — Бог мой, я свихнусь на этом корыте! Хочу увидеть шоу и вмазаться! Слушай, ты сохранил экипировку берегового патруля, которую мы стырили?

— Да, а что?

— Значит, так…

Через пару часов, при полном фасоне, мы были готовы прорваться через укрепления своих собственных войск.

Стемнело. Бенни Йойодин, первый тормоз в нашей армии, караулил на выходе. На мне была нарукавная повязка БП, ремень, фонарик, на рукаве — нашивка. Свин в наручниках.

— Стой! — выкрикнул Йойодин, размахивая винтовкой, как первокурсник из Аннаполиса.