Больше месяца я пробыл там в качестве пленника, с утра до вечера выполняя различные случайные работы в штабе. Остальные пленники работали гораздо тяжелее меня, и лучшим обращением я обязан только доброте и проницательности старого полковника.

Я ничего не знал о том, что произошло с Виктори, или Делкартом, или Тейлором, да и непохоже было, что мне суждено было когда-нибудь об этом узнать. Меня это Страшно угнетало. Но я исполнял свои обязанности по возможности наилучшим образом и старательно изучал язык захвативших меня в плен.

Для меня было тайной, кто они и откуда пришли. Похоже было на то, что это аванпост какой-то могущественной черной нации, но я не представлял, где эта нация проживает.

К белым они относились как к низшей расе и обращались с нами соответственно. У них существовала литература, и большинство из них, даже рядовые солдаты, были страстными читателями. Каждые две недели пропыленный насквозь всадник гнал свою заезженную клячу с почтой и привозил раздувшийся мешок в штаб. На следующий день он на свежей лошади отправлялся на юг, таща солдатские письма в неизвестную мне далекую страну, откуда они все прибыли.

Войско ежедневно отправлялось, иногда верхом, иногда пешком, как я понял, в патрулирование. Я решил, что небольшие силы в тысячу человек были рассчитаны лишь на установление авторитета отдаленного правительства в завоеванной стране. Позднее я узнал, что мои предположения были верны, и что это был всего лишь один из огромного количества однотипных постов, расставленных вдоль новой границы владений черной нации, в чьи, руки я попал.

Их язык давался мне медленно, но я уже мог понять, что говорят мне, и мог вполне понятно ответить. Первым делом я увидел, что ко мне относятся как к рабу — так относились ко всем попавшим к ним белым.

Почти каждый день приводили новых пленников, и недели через три после того, как я был взят в плен, с юга пришел отряд всадников на смену одному из базирующихся здесь. В лагере после прибытия свежего пополнения было большое ликование, встречались старые друзья и завязывались новые знакомства. Но, конечно, самыми счастливыми были те, кого сменяли.

На следующее утро они отправлялись в путь, и пока они собирались на плацу, нас, пленников, вывели из наших жилищ и построили перед ними. Было принесено несколько длинных цепей с кольцами между звеньями через каждые несколько футов. Сначала я не мог догадаться, для чего предназначены эти цепи. Но скоро я об этом узнал.

Несколько солдат защелкнули первое кольцо вокруг шеи могучего белого раба, затем, один за другим остальные из нас были выведены на свои места, и работа по заковыванию нас в кандалы шея за шеей продолжалась.

Полковник наблюдал за процедурой. Вдруг взгляд его упал на меня, и он сказал что-то молодому офицеру, стоявшему около него. Тот подошел ко мне и знаком велел мне следовать за ним. Я повиновался, и меня отвели к полковнику.

К этому времени я уже кое-что понимал на их языке, и когда полковник спросил меня, не предпочту ли я остаться при нем в качестве слуги, я постарался выразить свое согласие насколько можно более выразительно. Я уже достаточно насмотрелся на жестокость рядовых по отношению к белым рабам, чтобы не испытывать желания отправиться в поход на неизвестное расстояние, прикованным за шею, тем более, что солдаты собирались подгонять нас большими кнутами для того, чтобы рабы передвигались побыстрее.

Пленники, а их было более трехсот, вышли из ворот навстречу судьбе, мне неизвестной. Бедняги знали не больше о том, что ожидает их впереди, за исключением того, что их ведут куда-то, где они будут продолжать делать то, что умели до того, как их взяли в рабство черные завоеватели, а рабство для них окончится вместе с жизнью.

Мое же положение изменилось. Меня из штаба перевели обслуживать жилище полковника. У меня стало больше возможности свободно передвигаться, мне больше не надо было спать в одной из тюрем для рабов — у меня была своя каморка около кухни в бревенчатом доме полковника.