Пока я поднимался, Виктори тоже встала и шагнула ко мне. Но когда она увидала, что я невредим, она остановилась посреди разгромленной комнаты, глядя на меня. Выражение ее лица было неясным — я не мог понять, рада ли она мне или нет.

— Виктори! — закричал я. — Слава тебе, Господи, ты цела!

И я подошел к ней, ощущая такую радость в сердце, какой мне не доводилось испытывать с того момента, как я узнал, что «Колдуотер» должен пересечь тридцатый.

Никакой радости в ответ я не увидел, наоборот, она в гневе топнула ножкой.

— Почему именно ты должен был меня спасти! — воскликнула она. — Я ненавижу тебя!

— Ненавидишь меня? — изумился я. — Почему ты меня ненавидишь? Я не ненавижу тебя. Я… я… — Что я мог ей сказать? Я был уже совсем рядом с ней, когда меня будто озарило светом. Почему я не понял этого раньше? Мне сразу стали понятны все необъяснимые для меня ощущения, что я время от времени испытывал с того момента, что впервые повстречал Виктори.

— Почему я ненавижу тебя? — повторила она. — Потому что Снайдер сказал — он сказал, что ты пообещал меня ему, но он меня не получил. Я убила его и хотела бы убить и тебя!

— Снайдер солгал! — вскричал я. И я схватил ее и обнял, и заставил выслушать меня, хоть она боролась и сопротивлялась как юная львица. — Я люблю тебя, Виктори. Ты должна знать, что я люблю тебя — что •я всегда любил тебя, и что я никогда не мог бы дать такого подлого обещания.

Она чуть притихла, но продолжала попытки оттолкнуть меня. — Ты назвал меня варваркой! — сказала она.

Ах вот в чем дело? Вот что продолжает терзать ее. Я прижал ее к себе.

— Ты не можешь любить варварку, — продолжала она, но сопротивление прекратила.

— Но я люблю варварку, Виктори! — воскликнул я. — Самую дорогую дикарку на свете.

Она подняла на меня глаза и, обвив своими гладкими загорелыми руками мою шею, прижалась губами к моим губам.

— Я люблю тебя — я всегда любила тебя! — проговорила она, спрятала лицо у меня на плече и всхлипнула.

— Я была такая несчастная, — сказала она, — но я не могла умереть, потому что думала, что может быть, ты жив.

Пока мы так стояли, забыв обо всем, интенсивность бомбардировки увеличилась: снаряды теперь сыпались на дворец каждые тридцать секунд.

Долго оставаться там означало верную смерть. Возвращаться тем же путем было безрассудно не только потому, что коридор представлял собою развалины, но и потому, что по другую сторону его могло быть слишком много императорских слуг, которые захотели бы остановить нас.

В комнате была еще одна дверь, ведущая в противоположную сторону. Оказалось, что она ведет в третью комнату с окнами во внутренний дворик. Поглядев в окно, я увидел, что он пуст, а окна на противоположной стороне неосвещены.

Я помог Виктори вылезти, затем вылез и сам, и мы вместе пересекли двор. В стене напротив оказалось много дверей, между которыми были маленькие окошки. Мы постояли, прислушиваясь около одной из широких деревянных дверей, и услышали лошадиное ржание.

— Конюшни! — прошептал я, толкнул дверь и вошел. Из города доносился взволнованный шум и близкие звуки боя — треск тысяч ружей, вопли солдат, хриплые команды офицеров и сигналы горнов.