Мама оторопело шагнула вперед, у нее перехватило дыхание. Она не могла поверить своим глазам. Как? Неужели ее жених жив? Она думала, что лишилась рассудка. Мама сжала виски, прикусила кулак, но, видя, что Барак в расцвете своей мужественной красоты все приближается, она в панике повернулась ко мне.

Я с улыбкой подтвердил:

– Да, это Барак.

Ее губы безмолвно прошептали: «Барак», – и она прижала руки к груди. Я испугался, что ее сердце не вынесет потрясения, и кинулся ее поддержать.

Барак старался избегать ее взгляда – несомненно, щадя и Мамины чувства, и свои – и гордой поступью с царственной непринужденностью продолжал свой путь к Панноаму.

А тот все оценил: и возвращение брата, и Мамино потрясение, и их неизменную любовь. Взгляд его окаменел, он стиснул зубы и изо всех сил старался не пошатнуться.

Барак остановился перед ним:

– Ты будешь биться со мной.

Мой отец вздрогнул и инстинктивно вцепился в свое ожерелье. Барак усмехнулся, и Панноам понял, насколько он жалок в глазах брата.

Барак обратился к собравшимся:

– Сын не хочет ранить своего отца? Это лишь делает ему честь! Но брат с братом могут сразиться без угрызений совести.

Он вынул свой топор.

– Я готов.

И добавил с лукавой улыбкой:

– Наконец-то!

Нелепость ситуации парализовала отца. Я слишком хорошо знал его и понимал, что он по доброй воле от власти не откажется, да и лицо потерять боится. И потому непременно кинется в бой.

Я рванулся к дяде:

– Барак, не провоцируй отца! Бой неравный! Ты его убьешь!

Он ухмыльнулся, стал разглядывать ногу из оленьей кости, которая служила подпоркой Панноаму, потом прогремел:

– Что говорит мне мой племянник? У Панноама одна нога, а у меня – две?

Он расхохотался и подступил к Тибору; тот пришел недавно и стоял, обнимая Нуру.

– Наверно, ты и есть тот целитель, который отрезал ему ногу и смастерил новую?

– Верно.

Барак мотнул головой, потом вернулся на середину площади и встал перед Панноамом, призывая собравшихся в свидетели.

– То, что Тибор сделал однажды, он сможет повторить.

Барак вознес над головой свой топор и, взревев, вонзил его в свою правую ногу.

Толпа ахнула, Мама упала в обморок.

Рухнув на землю, Барак уже терял сознание, но из последних сил пытался остановить кровь; он был бледен как полотно. Руки плохо его слушались, он крикнул Панноаму:

– Вот мы и сравнялись, брат мой. Когда целитель соорудит мне новую ногу, мы сразимся.

* * *

Мои воспоминания о последующих событиях несколько сумбурны. Несомненно, причиной тому было смятение, царившее среди нас.

После ампутации я устроил дядю в своем доме. Едва мы его туда перенесли, на пороге появилась Мама с объемистым узлом:

– Поживу у тебя, Ноам.

– Конечно, я не против. А Панноам…

– Плевала я на Панноама! Я буду жить здесь и ухаживать за Бараком. Когда твой отец попытался меня удержать, я послала его к Озерной нечисти!

Она подошла к Бараку; тот спал под действием Тиборовых снадобий. Мама поправила ему волосы, огладила лицо, коснулась губ, подоткнула одеяло, высвободила его руки и уложила их ему на грудь. Она занималась им с нежным вниманием, как новорожденным, если только этого великана можно было представить младенцем. Сон Барака помог моей матери восстановить связь с любимым: она без стеснения смотрела на него и осмеливалась на робкие прикосновения. Мама казалась мне совсем юной.

– Он так же прекрасен, как и прежде.