Прошло десять лет. Нам казалось – недавно, а им – давно. Они заинтересовались – возможно, потому, что их упорядоченная, однообразная жизнь не предполагала столь увлекательных бедствий.

Мои односельчане поведали им о перенесенных нами испытаниях. Кочевники зачарованно внимали.

Тогда я обнаружил один парадокс, с которым буду встречаться на протяжении веков: люди верили в услышанное, не веря в него. И подобная двойственность их нисколько не тревожила. Ко всеобщему удовольствию, граница между вымыслом и реальностью стиралась, они смешивались, и никто не возражал. Как слушатели, так и рассказчики существовали в пространстве, не подлежащем никаким проверкам, где красота, назидание и чувство оказывались предпочтительнее фактов. Правдоподобие торжествовало над реальностью. Даже вероятная невероятность, если она украшала сказку, была лучше, чем истинная истина, которая портила ее.

Так что мои односельчане сообщали, что наше морское странствие продолжалось сорок дней. Откуда они взяли эту цифру? Никто ведь не считал. Число «сорок» заслуживало доверия, тогда как «тридцать» могло показаться ничтожным, а «пятьдесят» – преувеличенным. Так утвердилось произнесенное первым болтуном и неоднократно повторенное число «сорок».

Кроме того, наши люди утверждали, что земля была целиком покрыта водой. Хотя на самом деле это было лишь ощущение, основанное на зрелище кругового горизонта; вдобавок если бы они поразмыслили, то отдали бы себе отчет в том, что достигли территории, которая как раз не была затоплена. Несмотря на это, они описывали всемирный, полный, окончательный потоп, а их слушатели, не задумываясь над тем, почему же сами-то они не утонули десять лет назад, поддакивали, готовые и дальше распространять эту историю.

Ухватившись за объяснения Дерека, наши товарищи толковали причины потопа. Разгневавшись на непочтительных созданий, Озеро вознамерилось уничтожить их. Но чтобы его власть была признана и вызывала трепет, оно нуждалось в свидетелях, а потому пощадило немногих, тщательно отобранных людей – наименее беспутных и безрассудных. Они и стали счастливыми избранниками. Они были призваны воссоздать здоровое и почитающее Природу человечество, а их дети, внуки и все грядущие поколения будут вечно помнить о верховной власти Озера.

Я видел, как рождается миф. Отцом его было чувство, а матерью – преувеличение. Он доказывал, что ничто не бывает случайным и что события противополагаются. Сознание наводит порядок в хаосе, а чувствительность добавляет в него искусство. Разумеется, эту легенду не нарушала никакая противоречивая или излишняя подробность.

Таким образом легенда утверждалась и завоевывала умы, позволяя кому угодно украшать, обогащать и дополнять ее: многочисленные вариации воспринимались как уточнения.

По мере того как люди распространяли рассказ о потопе, моя роль становилась все значительнее. Сейчас я присутствовал при создании легенды, и мне не приписывали ничего сверхъестественного, но я понимал, что после моей смерти ее авторы ни в чем себе не откажут.

* * *

– Ты не стареешь, Ноам! – в который раз с восторгом воскликнула Мама.

Я не мог ответить ей таким же комплиментом. Мама медленно и послушно угасала. Не споря с возрастом, она соглашалась грузнеть и горбиться. Она нравилась всем не меньше прежнего, если не больше, потому что лучилась: внутренний свет ее веселой души лился из ее глаз, подчеркивал овал лица, смягчал рисунок ее смеющихся морщин и дивный блеск ее волос. Мама радовалась, видя, как я управляюсь с руководством деревней, как рассуждаю о достижениях ее внука, а главное, как она безоговорочно любима Бараком. Он тоже старел. Его грива засеребрилась, глубокие морщины прорезали кожу, однако в отличие от Мамы он сражался, держался прямо, заставлял себя бегать, старался сохранять быстроту и точность движений.