В этот момент в дверь Трезвонят.

Да-да, ведь я забыл вам сказать, что двери каждого номера в «Святом Николасе» снабжены звонком. Мы замираем. Звонят снова.

— Твое мнение, доктор? — шепчу я Толстяку на ушище. Он делает отчаянную гримасу.

— Надо посмотреть, — вздыхает он удрученно.

Это рассыльный. Мальчуган, похожий на карлика. Как будто спрыгнувший с полотна Веласкеса. Мордочка у него в форме груши. Волосы вьются на концах. Вид спесивый и туповатый. Поверьте мне, нужна только последняя капля, чтобы этот паренек начал и кончил свою жизнь заспиртованным в банке. Я так иногда жалею, что не обосновался в банке. Не то, что я без ума от формалина, а просто думаю, что у меня есть к этому предрасположение. Такой вот вкус к отшельничеству. А также жуткое желание не обременяться выводами, заключениями и смотреть, как другие меня разглядывают. Завидую обезьянам в зоопарке, которые ищут блох и дерутся на глазах толпы посетителей. У них насмешливые дразнящие манеры. Очевидное пренебрежение к праздношатающимся, которые робко указывают на них пальцем. Где истинные обезьяны? Кто больше наслаждается спектаклем, который дает другой?

— Да? — спрашиваю я.

— Меня послала телефонистка, — сообщает гном. — Ваш телефон разъединен, а вас вызывают по линии.

Он говорит по-испански, что меня совершенно не смущает, ибо вы уже заметили: я говорю практически на всех языках. Вначале я не мог квакать ни на каком, но быстро понял, какая это ущербность. Ноешь, как щенок! Тогда я решил научиться изъясняться на всех, дабы не быть принятым за идиому!

— А, хорошо, спасибо, — говорю я, вручая ему никель с изображением Франсиско Франко (Каудильо Испании, мать его).

Он сваливает, я запираю ворота.

— А чтоб его комар забодал! — ругается Мастард. — Что теперь делать с этим старым разбойником? Теперь, когда нас видели в его конуре, и речи нет о парашютировании на газон.

Занимаясь первоочередным, я кладу трубу на рычаг. Тут же заливается звонок. Я снимаю ее снова.

— Вас вызывают, сеньор, — говорит телефонистка.

— Спасибо.

Толстяк вращает глазами, как бы на арене.

— Что происходит? — надрывно артикулирует он.

Некогда посвящать его. Уже чей-то голос заставляет вибрировать чувствительную мембрану и просачивается на стенки моего котелка.

— Мистер Мартин Брахам?

— Он самый! — отвечаю я по-английски.

— Я звоню вам сами знаете по чьему поручению.

— О, конечно.

Мужской или женский голос? Не могу определить.

— Могу ли я подняться к вам наверх?

— Если вы согласитесь подождать минут десять: я спал и сейчас принимаю ванну.

— Естественно!

— Собеседник(ца) разъединяется.

Позволяю себе интенсивно поразмышлять три и две десятых секунды.

Удивительное дело, но Берюрье уважает мою сосредоточенность. Определенность возникает резко и быстро, даже раньше, чем я это осознаю.

— Ладно, слушай, Толстый. Кто-то приехал к Брахаму от тех, кто его нанял. Нельзя упустить такой случай, я попробую сойти за него. Очевидно, если посланец знает его, дело кончено. Только ведь он не любит показываться, может быть, визитер его никогда и не видел…

— Даже если и никогда не видел, ему известен его возраст или нет? Ты и Маэстро — пятнадцать лет разницы, по меньшей мере.

— Неважно, попробуем.