И я с ним согласился.

Поднялся мой адвокат Томас.

— Я буду краток, — пообещал он. — Вчера у каждого из нас камень упал с души. Да что там камень? Целая глыба…

Неудачная игра слов. Зато теперь я надежно погребен под этими булыжниками.

— Мы чувствовали, что мой подзащитный не способен на жестокое убийство.

Почти все закивали. Очкарик усмехнулся.

— Одно время и я проникся состраданием к неизвестному мне смертельно больному акционисту, — заверил Томас.

Он убеждал публику, что я воспринимал их перформанс всерьез. Выполняя волю умирающего, стал участником спектакля. Не исключено, что мой защитник сам верил в то, что говорил.

— Мой клиент явился своего рода инструментом дистанционной эвтаназии, — продолжил Эрльт. — Фактически он убил мертвого. И только позднее он осознал, что произошло.

Видимо, в последнее время Томас читал плохие детективы. Уж лучше бы занимался своей недвижимостью.

— Отсюда острое чувство вины. Все это нам разъяснил наш высокочтимый эксперт, профессор психиатрии Райтхофер, — солгал Томас.

Итак, я чувствую себя убийцей и хочу понести наказание.

— В определенном смысле мой подзащитный до сих пор находится в шоке, — произнес Эрльт. — Это объясняет и его странное поведение в суде. Он рассказывал нам фантастические истории о гомосексуализме и убийстве из ревности, чтобы вы, господа присяжные, дали ему возможность искупить свою вину. Помогите ему простить самого себя, — умолял Томас. — Я призываю вас проявить милосердие и приговорить моего подзащитного к минимальному сроку.

Адвокат полагал, что в моем случае вполне можно обойтись и условным наказанием. Как мой официальный защитник, он должен поддерживать меня.

— Мой клиент достаточно отсидел в тюрьме за попытку помочь человеку.

Похоже, адвоката я выбрал все-таки неудачно.

— Позвольте ему вернуться домой, насладиться весной. Верните ему свободу!

Итак, в тот момент я должен был думать о весне, цветущей сирени и аромате пионов. До меня донеслись всхлипывания. Кто-то горько рыдал. Плач становился все громче, пока, наконец, я не сообразил, что он исходит от меня. Охранник, уже не надеявшийся на появление снега в этом году, сунул мне в руку носовой платок. Вскоре объявили перерыв. Все ушли, оставив меня одного. И в этом вся моя весна, моя свобода. Меня предоставили самому себе, дав возможность и дальше опускаться на дно.

— Господин Хайгерер, ваше последнее слово, — обратилась ко мне Аннелизе Штелльмайер.

— В таком случае я благодарю каждого за его работу, — произнес я. — Мне неловко оттого, что доставил вам столько хлопот.

В зале кто-то рассмеялся. Кто ему разрешил? В таком случае я не скажу больше ни слова. Просто буду ждать решения присяжных.

— Означает ли это, что вы согласны с мнением вашего защитника господина Эрльта?

Ей не следовало меня об этом спрашивать.

— Нет, госпожа судья, — ответил я.

Я сам удивился силе своего голоса, когда закричал:

— Это означает «нет»! Это ничего не означает! Я не могу с ним согласиться!

Я решительно сжал кулаки в карманах пиджака. Последние дерганья мертвого жука. Левая рука нащупывала мокрый платок. Правая — жесткую бумагу. Я вспомнил о нераспечатанном письме. Ксавер Лоренц? Не может быть, это совпадение. Я насчитал двенадцать отверстий для шнурков. Каждый из наших ботинок, моих и моих охранников, имел по двенадцать дырочек. Нет, я не ошибся. О Ксавере Лоренце никому не известно, кроме меня. Никто, кроме меня, не знает правды.

— Я совершил умышленное убийство совершенно незнакомого мне человека, — услышал я собственный голос.