Необходимость имеет много обличий, и страсть — одно из них. Острые края смертного существования. Дверь, к которой его привела жизнь в конце концов. Он повернулся.

Девушка еще стояла там в ожидании. Ей велено было ждать. Он направился к ней. Никакие сверхъестественные огоньки не мелькали и не вспыхивали сейчас на ночной улице. Ни один человеческий голос не доносился до него, ни крик сторожа, ни песня ночного прохожего, ни крики болельщиков факций из дальней таверны над крышами домов. Четыре факела в железных кронштейнах горели через равные промежутки вдоль красивой каменной стены большого дома. Звезды ярко светили над ним, море осталось сзади, почти так же далеко. Криспин увидел, что женщина в дверях очень молода, совсем девочка, и когда он приблизился к ней, то заметил в ее глазах страх.

Она протянула ему свою свечу и безмолвно снова показала рукой в дом, на лестницу, совсем не освещенную лампами. Он вдохнул воздух, почувствовал где-то глубоко внутри сильное биение и осознал отчасти в тяжелом потоке этого мгновения, что оно означает. Ярость смертного существования. Темнота, немного света, но очень немного.

Он взял огонек из холодных пальцев девушки и поднялся по лестнице.

Никакого света, кроме его огонька. Он отбрасывал на стену шевелящуюся тень, пока Криспин не добрался до верхней площадки, повернул и увидел свет — оранжевый, алый, желтый, переливающийся золотом — из слегка приоткрытой двери комнаты дальше по коридору. Криспин долгое мгновение стоял неподвижно, затем задул свечу и поставил на столик — мраморная крышка с голубыми прожилками и медные ножки в виде львиных лап. Он пошел по коридору, думая о звездах и холодном ветре снаружи и о своей жене, умершей и еще живой. А потом о ночи прошлой осенью, когда одна женщина на рассвете ждала его в его комнате с кинжалом в руке.

По темному дому он подошел к двери, толкнул ее, вошел, увидел лампы, огонь в очаге, красный и слабый, широкое ложе. Прислонился спиной к двери, закрывая ее своим телом. Сердце его молотом билось в груди, во рту пересохло. Она стояла у окна, выходящего на внутренний двор, потом обернулась.

Ее длинные светлые золотистые волосы были распущены, она сняла все драгоценности. На ней было платье из белейшего шелка — ночное одеяние новобрачной. В знак горькой иронии или страсти?

У Криспина помутилось в глазах от страха и желания, дыхание стало быстрым и прерывистым. Он боялся этой женщины и почти ненавидел ее, но чувствовал, что умрет, если не овладеет ею.

Она встретила его на середине комнаты. Он даже не понял, что идет вперед, время двигалось судорожными рывками, как в лихорадочном сновидении. Они оба молчали. Он увидел яркую, жесткую синеву ее глаз, но она внезапно отвернулась, склонила голову и открыла шею, как делает волк или собака в знак покорности. И не успел он даже среагировать, ответить, попытаться понять, как она снова подняла голову, посмотрела на него пронизывающим взглядом и впилась ртом в его губы, как когда-то, полгода назад.

На этот раз она его укусила. Криспин выругался, почувствовав вкус собственной крови. Она рассмеялась, сделала движение, чтобы отстраниться. Он снова выругался, возбужденный сверх всякой меры, опьяненный, и удержал ее, схватил за распущенные волосы и снова притянул к себе. И на этот раз, когда они целовались, он увидел, как закрылись ее глаза, приоткрылись губы, запульсировала жилка на шее, и лицо Стилианы в мерцающем свете комнаты было белым, как ее платье, как флаг капитуляции.

Но это было не так. Никакой капитуляции. Он никогда прежде не занимался любовью словно битвой. Каждый поцелуй, прикосновение, слияние, разделение, чтобы вдохнуть воздух, превращались в схватку, желание переплеталось с гневом и боязнью невозможности отступления, невозможности снова вернуть власть над собой. Она без усилий провоцировала его, приближалась, прикасалась, отстранялась, возвращалась, еще один раз склонила голову тем же покорным жестом.