Локомотив вот-вот должен был домчаться до того места, где обрывались рельсы. Дальше — ничто.

Спрыгнуть вправо или влево? Но куда? И тут, и там — повсюду пустота, ничто. Позади тянулись вагоны. Побежать по ним назад — только отсрочить неизбежное на несколько секунд.

Григорий развернулся к лестнице, но ступеньки, оказывается, исчезли вместе с открытым люком. Он был, как в плену здесь, на крыше вагона.

Локомотив домчался до той точки, где кончались рельсы… и пропал. За ним пропал первый вагон. Второй…

Настала очередь того вагона, на крыше которого стоял Григорий.

Григорий проснулся, чуть не задохнувшись, еле сумев сдержать крик ужаса и поняв, что ему в конце концов удалось сбежать из страшного сна.

Сна? Нет, то был кошмар, страшнее которого и придумать было нельзя. Если бы он не очнулся сейчас, неизвестно, очнулся ли бы он вообще когда-нибудь.

Он оперся рукой о противоположное сиденье, чтобы не потерять равновесие, и тут же понял, что сиденье пусто и что это значит.

Выпучив глаза, Григорий оглядел купе и обнаружил, что Тереза исчезла. Сон и явь соединились. Фроствинг украл ее… и она этому не сопротивлялась.

Пока Григорий осознавал весь ужас случившегося, поезд замедлил ход. Григорий нахмурился. Согласно расписанию, никаких станций еще не должно было встретиться на пути. До ближайшей оставалось еще полчаса. Николау выглянул в окно.

Поезд подъезжал к вокзалу, который Григорий узнал бы даже в темноте. Вокзал Юнион.

Он вернулся в Чикаго.

XX

Григорий поспешно вышел из вагона. Шум толпы, сновавшей по вокзалу, сливался с назойливыми звуками современной музыки, лившейся из множества динамиков. Николау попробовал сделать так, чтобы музыка умолкла, но это у него не получилось. Тогда смуглокожий маг подумал, не устроить ли короткое замыкание в электрических цепях, включавших динамики…

Но вовремя себя одернул. Музыка… Он печально усмехнулся, поняв, насколько изнурен, если не додумался до этого раньше. Ведь он мог мысленно слушать какую угодно музыку, «заводить» ее у себя в голове — такую музыку, какая принесла бы ему успокоение, дабы он мог на ее фоне без помех размышлять о чем угодно.

Мелодия Ференца Листа мгновенно прогнала надоедливые звуки попсы. Григорий начал успокаиваться. Совсем избавиться от волнения и страхов он, конечно, не мог, но классическая музыка позволяла ему думать о чем угодно, невзирая ни на что. Он вдохнул поглубже и продолжил путь к ближайшему выходу.

Оказалось, что уже поздний вечер — почти ночь. Там, в страшном сне было разве что чуть-чуть темнее, чем сейчас в Чикаго. Означало это что-нибудь или нет — этого Григорий не знал, но, когда речь шла о Фроствинге, не следовало ничего сбрасывать со счетов. А если так, стало быть, время было на исходе. Добраться до дома побыстрее можно было единственным путем — телепортироваться туда, но сейчас это было Григорию не под силу. Он слишком устал.

«Ты не изменился, Фроствинг, ты все так же верен себе, — думал Николау. — И зачем тебе только понадобилось заставлять меня бегать по кругу? Только для того, чтобы лишний раз позабавиться? Почему ты не забрал меня вместе с ней?»

Почему грифон хотел, чтобы Григорий оказался в доме позже Терезы? Какая ему разница?

Разум Григория бился над поисками ответов на эти вопросы, но он уже направился к краю тротуара, чтобы поймать такси. Пусть путь на такси получится более долгим, но более быстрого транспортного средства Григорий сейчас себе позволить не мог. Оставалось только надеяться на то, что насчет заката в страшном сне он ошибся. А если нет, значит, он прибудет слишком поздно для того, чтобы спасти Терезу.

Этому нельзя было позволить случиться.

Но только Николау успел поднять руку, чтобы остановить машину, как вдруг заметил на противоположной стороне улицы кондитерский магазин.