— Или лучше тебе забыть о короле Густаве? — прошептало чудовище на ухо Григорию. — Помнишь, как сверкала его корона? Помнишь тот день, когда на воду спустили «Вазу» и она затонула?

Коготь коснулся лба Григория. И это прикосновение вернуло ему воспоминания о том дне, когда Григорий Николау (тогда его тоже так звали?) наблюдал за спуском на воду корабля, в строительстве которого он сам принимал участие. «Ваза» пустилась в свое первое, девственное плавание из гавани Стокгольма. В тот день были устроены парад и салют в честь короля, который ожидал прибытия своего нового королевского военного судна в другом городе, и в честь великого шведского флота.

«Но корабль перевернется! — хотелось крикнуть Григорию вновь, как в тот день. — Слишком мало места для балласта! Слишком много тяжелых орудий на палубе!»

Воспоминания становились все ярче, а с яркостью подступало горькое чувство беспомощности.

Подул ветер. Нет, не ветер, всего лишь легкий бриз.

«Ваза», гордость могущественных шведов, перевернулась.

Большая часть команды находилась в это мгновение под палубой, а орудийные порты остались незадраенными.

Море жадно бросилось на нежданную жертву и заполнило водой внутренности «Вазы». Холодные чернильные воды гавани с яростью сомкнулись над шедевром недальновидности короля Густава. Морю было все равно, кого проглотить — сам корабль или тех несчастных, что оказались на его борту.

Григорий был знаком со многими из тех трех десятков моряков, которые сошли вместе с обреченным судном в холодную могилу морских глубин. И даже теперь, будучи не в силах пошевелиться, он был способен оплакивать их. Жаркие слезы жалости к людям, погибшим более трехсот лет назад, текли по его щекам.

— Да, пожалуй, с-с-стоит из-з-збавить тебя от этих вос-с-споминаний! Ты должен понять, что я делаю это исключительно из сострадания.

Кража воспоминаний происходила просто, но при этом жестоко. Еще одно прикосновение когтя грифона ко лбу Григория — и все. Заклинание не дало ему воспротивиться потере… потере…

Потере чего?

Григорий почувствовал влагу на щеках и понял, что в очередной раз утратил некую трагическую часть своего прошлого. Тщетно было бы пытаться гадать, какую именно: слишком много раз он пробовал догадаться, чтобы не понимать, что, когда воспоминания исчезают, они исчезают навсегда и бесследно.

Грифон прижался головой к другой щеке Николау.

— О, это было поистине ужасно. Так… трогательно И все же этого будет маловато, — довольно прошипел Фроствинг. — Пожалуй, надо отобрать у тебя еще кое-что.

«Еще?» Сердце Григория забилось чаще. Что-то было чудовищно не так. Фроствинг никогда не отбирал у него два воспоминания на протяжении одного и того же сна.

— Хочешь, я скажу тебе кое-что? — мурлыкнул серокаменный демон. — Хочешь, я скажу тебе, что это из-за меня тебя вдруг потянуло в этот город именно сейчас? Хочешь, я скажу тебе, что я поджидал тебя здесь? Что я всегда тебя где-нибудь поджидаю? А хочешь знать, почему?

Грифон не дал Григорию времени на раздумья. Закончив задавать болезненные вопросы, Фроствинг выпустил его из своих твердокаменных объятий и оказался прямо перед ним. Чудовище нависло над человеком, протянуло лапу, ухватило его за лацкан пиджака и подтащило к себе вплотную, лицом к лицу. Другой лапой Фроствинг принялся поглаживать Григория по голове, и от этой «ласки» у несчастного могли запросто оторваться ухо и кожа на щеке.

— Бедняжка Григорий… у тебя такой усталый вид.