Должно быть, к рассвету мы пересекли какую-то черту. Точнее я сказать не могу. На самом-то деле не было там никакой черты, и все же в какой-то миг все мы поняли, что вступаем в иную страну. И люди, и животные это почувствовали. Мы все шли пешком, вели лошадей в поводу, и вдруг все разом попадали на колени, словно сбитые с ног землетрясением. Лошади зафыркали, стали бить копытами и, не будь они слишком слабыми, вырвались бы на волю и удрали.

Но мы забрались уже слишком далеко, чтобы нас что-то волновало. Встав на ноги, мы потащились дальше, заметив, что небо заволокло тучами, а звезды стали тусклыми и совсем невидимыми. Более того, ветер, который почти беспрестанно дул на этом огромном плато, внезапно стих. Мы шли по равнине в ужасной тишине, спотыкаясь, плелись все время на север до тех пор, пока не рассвело. День выдался сумрачным и тусклым. Мы остановились, измученно глядя друг на друга, словно духи на следующий день после светопреставления.

Мы решили, что попали в страну духов. Каким-то образом ночью мы пересекли черту, что отделяла эту таинственную страну от естественного мира. Подобно остальной равнине, местность здесь уныло протянулась во все стороны от горизонта к горизонту, плоская и однообразная. Но тут было до странного тускло. В воздухе плавал какой-то сумрачный туман. И дело не столько было в тумане, сколько в уменьшившейся яркости солнечного света. Когда солнце взошло, то выглядело бледным и водянистым, больше походя на луну, чем на солнце. Воистину мы ступили в Затемненную Землю — мрачную страну, о которой до сих пор шепчут у костров чероки, хотя откуда они узнали о ней — неведомо.

Мы не видели, что лежит у горизонта, но зато разглядели впереди на равнине скопление конических типи. Сев на усталых лошадей, мы медленно поехали к ним. Инстинктивно мы знали, что там нет никого живого. Перед нами лежало стойбище мертвых. Мы молча сидели на лошадях, съежившись под свинцовым небом. Во все стороны от нас протянулась однообразная пустыня. Это было все равно что смотреть сквозь закопченное стекло. К западу от нас сгущался туман. Сквозь него наши взоры уже не могли проникнуть. Котопа содрогнулся и отвел взгляд, прикрывая рот ладонью.

— Это заколдованное место, — сказал он. — Находиться здесь — не к добру. — И невольно он сделал такое движение, словно собирал вокруг плеч одеяло, потрепанное во время бегства.

Но я был Железным Сердцем. Страх во мне давно умер. Я направил своего испуганного коня к ближайшему типи (а все типи тут были из шкур белых бизонов) и откинул в сторону полог. И тут, хоть страх и был мне больше неведом, по коже моей поползли мурашки, так как я увидел обитателя этого жилища.

Существовала одна старая-престарая легенда, забытая больше сотни лет назад. При жизни Железного Сердца она уже стала лишь смутным и искаженным слухом. Но порой старики еще рассказывали о том, как давным-давно, еще до того, как сложились ныне существующие племена, с севера, тогда населенного множеством диких и страшных народов, пришло одно ужасное племя. Оно двигалось на юг, убивая и уничтожая все на своем пути, до тех пор пока не рассеялось на великих равнинах юга. Старики говорили, что люди севера ушли в туман и исчезли. Все это случилось давным-давно, настолько давно, что даже предки команчей не пришли еще в долину Йеллоустоуна. И все же здесь предо мной лежал один из воинов этого ужасного народа.

Великан растянулся на медвежьей шкуре внутри типи. Ростом он, наверное, был все семь футов. Его могучие плечи и руки бугрились мускулами. Лицо казалось неприятным, тонкогубым, с выпирающей челюстью, покатым лбом и спутанной гривой лохматых волос. Рядом с ним лежал топор, острый как бритва, из камня, который, как теперь я знаю, был зеленым нефритом. Топор был вставлен в расщепленное топорище из странного твердого дерева, некогда росшего далеко на севере, которое поддавалось полировке не хуже красного.