Я просунул копье внутрь типи и, подцепив топор, выволок его наружу, смеясь над возражениями своих спутников.

— Никакого святотатства я не совершаю, — заявил я. — Это же не вигвам смерти, куда воины уложили тело великого вождя. Этот человек умер во сне, как и все они. Уж не знаю, почему он пролежал здесь столько веков и его не сожрали ни волки, ни сарычи. И почему не сгнило его тело, мне тоже непонятно, но эта страна — заколдованная. А топор я возьму себе.

И только я хотел спешиться и взять топор, как неожиданный крик заставил нас всех резко обернуться. Мы оказались лицом к лицу с пауни в полной боевой раскраске! И одной из них была женщина! Она, как воин, сидела на коне и размахивала боевым топором.

Женщины-воины встречались среди племен равнин редко, но время от времени они все же попадались.

Еще мгновение, и мы узнали ее. Это была Кончита — девушка-воин из южных пауни. Она считалась птицей войны и часто водила отряды отборных воинов в дерзкие набеги по всему юго-западу.

В моей памяти четко отпечаталась эта картина. Я вижу все так, как увидел тогда, когда развернулся: стройная, гибкая, надменная девушка, от которой исходила жизненная сила и угроза. По-варварски великолепно восседала она на огромном скакуне. А за спиной у нее толпились свирепые раскрашенные воины. Девушка же была нагой, если не считать короткой, расшитой бусинами юбки, немного не доходившей до середины бедер. Пояс ее тоже украшали бусины, и на нем висел нож в опять-таки расшитых бусинами ножнах. Ее стройные голени скрывали мокасины, а черные волосы, заплетенные в две толстые блестящие косы, свисали на голую спину. Темные волосы ее сверкали, а красные губы приоткрылись в насмешливом крике, когда она замахнулась на нас топором, управляясь со своим конем без всяких там уздечек и седла, с грацией, от которой дух захватывало. К тому же она была чистокровной испанкой, дочерью одного из капитанов Кортеса. Во младенчестве ее похитили апачи с низовьев Рио-Гранде. А у них, в свою очередь, выкрали южные пауни. Среди них она и выросла как настоящая индейская девушка.

Все это я понял, бросив только один краткий взгляд. Кончита с пронзительным криком ринулась на нас. Ее воины летели следом за ней. Я сказал, «ринулась», потому что это самое подходящее слово. Конь и его всадница скорее налетели на нас, а не подъехали галопом.

Бой оказался недолгим. Да и как могло быть иначе? Их было двадцать на сравнительно свежих лошадях, а нас — пятеро усталых команчей на чуть не падающих от усталости скакунах. На меня набросился высокий воин. Лицо его было сплошь покрыто шрамами. В тумане пауни нас не видели, как и мы их, пока не столкнулись вплотную. Увидев наши пустые колчаны, они решили прикончить нас копьями и палицами. Высокий воин ударил меня копьем, и я развернул лошадь, которая из последних сил отозвалась на давление моего колена. Никакой пауни не смог бы сравниться с команчем в бою, даже южный пауни. Копье просвистело мимо моей груди, и, когда конь и всадник пронеслись мимо, я вогнал в спину врага свое копье так, что наконечник вышел у него из груди.

Пронзая противника, я краем глаза заметил еще одного воина, подъезжавшего ко мне слева, и попытался снова развернуть лошадь, одновременно высвобождая копье. Но лошадь моя вконец вымоталась. Она закачалась, словно каноэ, идущее на дно в быстром течении Миссури, и палица пауни обрушилась на меня. Я метнулся в сторону и спас свой череп, не дав превратить его в разбитое яйцо, но палица с силой ударила меня по плечу. Удар сшиб меня с лошади. Я как кошка приземлился на ноги, выхватил нож, но тут меня задел чей-то конь, и я повалился наземь. Это была Кончита. Ее конь налетел на меня, и когда, полуоглушенный, я с трудом поднялся на ноги, всадница грациозно спрыгнула с седла и занесла над моей головой окровавленный топор.