|
Светлые волосы, плащ, дорожный чемодан в руке – улыбка и слова, фальшивые, как стекляшки в маминых серьгах. «Я вернусь, Ирочка, обязательно вернусь, вот только денежек немного заработаю…» Не вернулась. Не позвонила, не написала… Не вспомнила. Хотя Ирка точно знала, что у матери все хорошо – едва успев стать ведьмой, она отыскала ее через зеркало. Чего теперь стыдилась до слез – зачем разыскивать того, кому ты не нужен, кому хорошо и без тебя? Она не собиралась выяснять, почему ее отец, бог природы и растений, крылатый пес Симаргл-Симуран, безвылазно сидит в своем похожем на надкушенный бублик каменном алтаре. Если бы ему понадобилось Иркино внимание, он бы за двенадцать лет как-нибудь себя проявил, а так… У него своя, божественная, жизнь, у нее – своя.
На укоризненный взгляд Мыколы Ирка ответила таким темным, мрачным взглядом, что даже обычно невозмутимый дядька смутился и уткнулся в свою тарелку. – Батюшкой не интересуетесь, так к нам бы заглянули, разлюбезная Ирина Симурановна! – выдохнул ей в ухо бархатный голос. – Мы б счастливы были! Особенно я! – И Еруслан наклонился к Ирке поближе, будто обнимая трепетным, обволакивающим взором. Ирка лишь коротко глянула на него и отвернулась. На этого богатыря она старалась не смотреть – потому что он… смахивал на Айта. Такой же черноволосый, высокий, гибкий, с завораживающей грацией движений. Правда, волосы длинней и курчавей – вот уж точно, как в былинах, буйные кудри! И выглядит старше – не шестнадцатилетним мальчишкой, а взрослым мужчиной. И глаза… Ни у кого больше нет и быть не может глаз, как у Айта, – изменчивых, непостоянных, то холодно-серых, как река зимой, то гневно-темных, как штормовое море, а то вдруг синих-синих, смеющихся, как волны под солнцем… – Ты б, Еруслан, ручонку у ведьмы з коленки прибрал, – насмешливо сказал дядька Мыкола. – А то вона, сдается мне, зараз думает, як ту ручонку в ершик для бутылок превратить – али еще какое непотребство над тобой учинить! Третий богатырь – на богатыря он походил меньше всех, скорее на качка-охранника с рынка, такой же неуклюже-плечистый, с толстым бычьим загривком – гулко захохотал. – Не можете вы быть такой жестокой, Ирина Симурановна! – прочувственно сказал чернявый, но руку все-таки убрал. – Зовите меня Русом. А еще лучше – милым… – Милый, – предостерегающим тоном сказала Ирка, – еще раз меня Симурановной назовешь – одним ершиком для бутылок не отделаешься! Весь будешь… как хозяйственный магазин! – Как-то вы неправильно меня «милым» зовете. Совсем не мило… – разочарованно пробормотал чернявый Еруслан. – Ты, Яринка, на него не сердься, – посмеиваясь, продолжал дядька Мыкола. – Он от Змиулана род ведет, тот ему родным дедусем приходится, а воны вси, Змиуланычи, на девках помешанные. Але ж богатырь славный, плохо нам придется, ежели ты его в якусь кухонную утварь перекинешь. – Никто меня не понимает! – трагически подрагивающим голосом вздохнул славный богатырь Еруслан Змиуланович. – Но вы-то, вы… – и он призывно заглянул Ирке в глаза. – И я тоже – нет, – отрезала она, теперь уже глядя на него совершенно спокойно. Сходство с Айтом развеялось, как и не было его. «Айт бы никогда не стал вот так со мной заигрывать», – подумала Ирка и постаралась прогнать мгновенно вспыхнувшее сожаление. «Качок» опять гулко захохотал. – Тише – бабку разбудите! – шикнула на него Ирка, на всякий случай прикрывая дверь в кухню. – То Вук, – кивая на него, сообщил дядька Мыкола – и в его голосе неожиданно прозвучало глубочайшее уважение, даже некоторая почтительность. |
