|
– Исследования эти, кстати, очень давние, но почему-то до логического конца их так и не довели. Я никогда не мог понять, почему никто из наших страдающих манией величия не предпринял чего-нибудь аналогичного на людях. Вот такой диктаторский режим вполне мог бы продержаться тысячу лет! Но от Эгтверчи-то мы хотим добиться совершенно другого. Когда он будет готов говорить, то заговорит сам. А пока… кто мы такие, чтобы заставлять его отвечать на вопросы? Для этого мы должны быть взрослыми двенадцатифутовыми литианами.
На глазах Эгтверчи дрогнула мигательная перепонка, и неожиданно он сцепил кисти. – Вы и так уже слишком высокие, – хрипло проскрипело из динамика. Лью с хлопком свела ладони, изображая восторг. – Видишь, Рамон, видишь – ты ошибался! Эгтверчи, что ты имеешь в виду? Объясни. – Лью, – пробуя голос, произнес Эгтверчи. – Лью. Лью. – Да-да, Эгтверчи, верно. Ну скажи нам, что ты имел в виду. – Лью, – повторил Эгтверчи; похоже, ему было довольно. Бородка его потускнела. Он снова окаменел. Через секунду-другую от Микелиса донеслось оглушительное фырканье. Лью, вздрогнув, развернулась к нему; невольно обернулся и Руис-Санчес. Но – поздно. Высоченный уроженец Новой Англии опять поворотил к ним спину, явно досадуя на себя, словно обет молчания нарушил. Лью медленно последовала его примеру – возможно, чтобы скрыть выражение лица ото всех, даже от Эгтверчи. Если представить отчужденность геометрически, пришло на ум Руис-Санчесу, можно сказать, что его место – в вершине тетраэдра. – Милое поведеньице для подающего на гражданство Объединенных Наций, – с досадой произнес вдруг Микелис где-то за спиной у священника. – Подозреваю, за этим вы меня и приглашали. И где же все эти его «потрясающие успехи»? Если я правильно понял, к этому времени он уже должен бы теоремы как орешки щелкать. – Время, – сказал Эгтверчи, – есть функция изменения, а изменение – это характеристика сравнительной справедливости двух выражений, одно из которых содержит время «тэ», а другое «тэ-прим», и ничем более друг от друга не отличающихся, кроме как тем, что одно содержит координату «тэ», а другое – «тэ-прим». – Прекрасно, – холодно сказал Микелис, оборачиваясь и поднимая взгляд на массивную голову Эгтверчи. – Но я в курсе, откуда это. Если ты всего-навсего попугай, на гражданство можешь не рассчитывать. Это я заявляю со всей ответственностью. – Кто вы? – спросил Эгтверчи. – Кто-то вроде твоего поручителя, – ответил Микелис. – И мне дорого мое доброе имя. Эгтверчи, если хочешь получить гражданство, мало прикидываться Бертраном Расселом – или Шекспиром, коли уж на то пошло. – Вряд ли он понимает, о чем ты толкуешь, – вставил Руис-Санчес. – Мы объяснили ему, что такое подача на гражданство, но не факт, что он понял. Буквально на прошлой неделе он закончил читать «Principia», так что ничего удивительного, если иногда будут проскальзывать цитаты оттуда; своего рода обратная связь. – При обратной связи первого рода, то есть положительной обратной связи, – сонливо проговорил Эгтверчи, – любые малые отклонения от равновесия имеют тенденцию к нарастанию. При отрицательной обратной связи, если систему вывести из состояния равновесия, малые возмущения будут затухать, пока система не вернется в равновесие. – Дьявольщина! – прошипел сквозь зубы Микелис. – А этого он где нахватался? Довольно, я тебя насквозь вижу! Эгтверчи сомкнул веки и затих. |
