– Ни в чем, – горячо отозвалась Лью и умоляюще простерла к иезуиту руки. – Рамон, ты же слышал, как он говорит. Мы вместе его выхаживали – ты же знаешь, что никакое он не животное! Когда хочет, он такой умница!

– Вот именно, что схоластика тут совершенно ни при чем, – развернулся к ней Микелис, и Лью вздрогнула – такая боль была в его темных глазах. – Но Рамону мне этого никак не втолковать. Он все больше и больше замыкается в каких-то своих высокоученых теологических разборках. Жаль, конечно, Эгтверчи продвинулся не так далеко, как я надеялся – но мне чуть ли не с самого начала казалось, что чем взрослее он будет, тем больше станет возникать проблем… К тому же информация у меня была не только от Рамона. Мне показывали всякие сравнительные тесты нашего друга – «ай-кью», и не только… Короче, или он настоящий феномен, или мы вообще не в состоянии объективно оценить степень его разумности – что в конечном итоге одно и то же. А если тесты все же не врут, что будет, когда Эгтверчи совсем вырастет? Он происходит от высокоразумной нечеловеческой культуры, его мятежный гений реет будьте-нате – а мы держим его как в зверинце! Или, того хуже, как подопытного кролика; по крайней мере, широкой публике это представляется именно так. Литиане наверняка будут возмущены – равно как и широкая публика, – когда секретность снимут… Вот почему я с самого начала затеял всю эту бучу с подачей на гражданство. Никакого другого выхода не вижу; мы должны предоставить ему самостоятельность.

Он умолк на секунду-другую; потом добавил, чуть ли не с прежней своей мягкостью:

– Может, звучит это и наивно. В конце концов, я даже не биолог и не психометрист. Но я надеялся на более серьезный прогресс… короче, Рамон выигрывает в связи с неявкой противника. На собеседовании Эгтверчи предстанет таким, как сейчас, что явно не лучшим образом скажется на результате.

Руис-Санчес считал точно так же; правда, сформулировал бы, наверно, несколько иначе.

– Жаль было бы расставаться, я к нему так привыкла, – рассеянно проговорила Лью. Впрочем, очевидно было, мысли ее заняты далеко не Эгтверчи. – Нет, Майк, ты, конечно, прав; решение в конечном итоге может быть только одно – его надо выпустить. Он действительно умница, иначе не скажешь. Кстати, если подумать, даже это его молчание – едва ли чисто животная реакция, без опоры на некий внутренний ресурс. Святой отец, может, мы все-таки сумеем как-то помочь?..

Руис пожал плечами; ответить ему было нечего. Конечно, на явные обезьянничанье и невосприимчивость Эгтверчи Микелис отреагировал слишком уж не по поводу бурно; сказывалось недовольство двусмысленным исходом литианской экспедиции. Химик предпочитал, чтобы черное было черным, а белое – белым, и маневр с предоставлением гражданства явно казался ему бихроматором всех бихроматоров. Но если бы только это; что-то, конечно, вплеталось в ниточку, которая без их ведома начинала связывать Микелиса и Лью, – обратившись же к Руис-Санчесу «святой отец», девушка неосознанно как бы превращала его из опекуна Эгтверчи в папашу невесты на выданье.

Ну и что тут еще можно сказать – кроме того, что заведомо не будет услышано? Микелис уже отмахнулся от этого как от «высокоученых теологических разборок» – личных заморочек Руис-Санчеса, никоим образом не замыкающихся на внешний мир. А для Лью то, от чего Микелис отмахнулся, вот-вот станет совсем эфемерным – если уже не кануло в небытие. Нет, Эгтверчи уже ничем не поможешь; поздно – враг рода человеческого взял сына своего под защиту и всей древней мощью сеял раздор.