— Ладно, я пошёл, извини, зайду в другой раз, — произнёс я и вышел из кабинета.

Вторую часть плана должен был осуществить Цветаев.

— Чего молчишь? — спросил Цветаев. — Дурак ты, Лобов. На что ты рассчитываешь, мне непонятно. Если Абрамов захочет, он сотрёт тебя в лагерную пыль. Если ты рассчитываешь на адвоката, то он человек денег. Есть у тебя деньги, есть и адвокат, нет денег и ты в жопе. Он здесь намутит и отчалит в Москву, а ты так и останешься вот здесь, в этом изоляторе, то есть у Абрамова.

Лобов сидел и молчал. Он никак не мог поверить, что Рязанцев сдал его и его связи. Но дыма без огня не бывает, если Абрамов сказал о Рязанцеве, то значит, что он его развалил. Второй суд тогда наверняка поставит точку на его жизни. А жизнь он научился ценить, находясь в изоляторе. Он слушал Цветаева, и в нём всё сильнее и сильнее возникало желание жить, пусть в тюрьме или на зоне, но жить. Он мысленно представил жену с ребёнком стоящими у ворот церкви и собирающими милостыню, и ему стало до слёз обидно за себя. Перед его глазами в считанные секунды прокрутилась вся его жизнь с самого детства до настоящего момента. Он вспомнил дни, когда у семьи не было денег, он по-новому пережил это чувство бедности. Это чувство затмило другое, то мнимое его богатство, вокруг которого, словно мухи, кружили все его друзья и знакомые.

— Всё повторяется в этой жизни, — подумал он про себя. — Жизнь, словно дорога, только для одних она прямая, а для меня — по кругу.

И сейчас этот круг замыкается не только на нём одном, но и на его семье.

— Извините, гражданин начальник, — произнёс Лобов, обращаясь к Цветаеву. — Отправьте меня в хату, я очень устал. У меня сильно болит голова, и я перестал соображать, о чём Вы говорите.

— Хорошо, Лобов, — сказал Цветаев, — в камеру, так в камеру. В камере ты и подумай над словами Абрамова. Он человек слова, я его знаю давно. Правильно он говорит, смирись, отсиди и иди домой. Затеешь шум не по делу, можешь и пожалеть об этом.

Цветаев вызвал конвой, и Лобова повели в его камеру.

Лобов вошёл в камеру и, не говоря ни слова, молча прошёл к своей койке и лёг на неё.

— Слышишь, Фомич, чего тебя кум дёргал? — поинтересовался сосед по койке.

— Да так, тёр о жизни.

— Смотри, Фомич, так и не заметишь, как наденешь барабан на шею. Они, суки, умеют это делать.

— А ты это откуда знаешь? Может быть, барабанишь ему? — спросил Лобов.

— Ты что, Фомич? За такие дела на перо поставить можно!

— А ты попробуй, — произнёс Лобов и отвернулся лицом к стене.

Он лежал с закрытыми глазами и думал о своей жизни.

— Может, и прав кум, — думал он.

Что даст ему этот демарш в суде, который хочет устроить этот Разин? Абрамова это не остановит, и он тогда выполнит свое обещание. Если Рязанцев развязал язык, то ему конец. Покушение на жизнь руководящего работника МВД — это не кража кошелька у старухи. Здесь могут пришить всё, что угодно, даже терроризм. От этой мысли Лобов с силой сжал зубы.

— Если бы у меня была воля, — подумал он, — я бы сорвался отсюда и осел бы там, где тепло и нет никаких проблем.

Сейчас он вспомнил свою жену, которая неоднократно советовала ему уехать из Елабуги, и очень жалел, что не послушал её в тот момент, надеясь на фортуну. Он снова, уже в который раз, вспоминал свой сон и ту старушку, которая, стараясь не обидеть его, растолковала ему тот сон. Действительно, вот она, эта стена, которая навсегда отделила его прошлое от будущего. Там, за стеной, были власть, деньги, а здесь унижение и полная неизвестность.