Он вспомнил далекий железнодорожный полустанок в алтайском предгорье, саманную хатенку... Сосновый бор на берегу Алея... Он уехал из Аула в середине января сорок второго, накануне дня рождения сыновей. Перед отъездом они вчетвером ходили в бор, собирать шишки... Николай так явственно представил себе морозный солнечный полдень, рыжую бронзу сосен, кружевные голубоватые тени от деревьев на снегу, усыпанном хвоей. Следы разных зверюшек и тысячу всяких «почему» его двух сыновей, Вовки и Котьки. Воспоминания вызвали такую щемящую тоску, так захотелось к родным, близким его сердцу людям, что решил он поехать к родителям Анки, хоть поговорить, отвести душу, посмотреть ее старые любительские снимки.

Николай пошел к Купферу, сказал, что должен поискать инжектор для парохода «Драч» и ему нужна машина. А уже спустя полчаса, он отпустил шофера на Болгарской, вышел проходным двором на Малороссийскую, остановился перед домом номер шестьдесят четыре и постучал.

Дверь открыла мать жены, Анастасия Семеновна.

Он поздоровался и спросил:

— Никита Константинович дома?

— Дома, дома, заходи, Коля!

— Я к вам, мама, запросто. Соскучился по Анке, по сыновьям, по вас...

Никита Константинович отложил в сторону книгу и внимательно посмотрел на него поверх очков. Со дня его первого появления в Одессе между ними разговора не было, но старик узнал все от дочери и молчаливо одобрил.

В комнате было душно, хотя окна и открыты настежь. На кухне Анастасия Семеновна накачивала примус, видно собираясь угощать зятя чаем. Мужчины помолчали, потом Никита Константинович спросил:

— Поди, жара там такая же, как здесь?

— Там прохладный ветерок с Алтая, река, могучие сосны...

— Соскучился, Коля?

— Мало сказать, соскучился... Бывает, жалею, что Анка не здесь, со мной. Хотя понимаю, что как ни плохо ей там одной, а все же лучше, чем здесь. Дышит привольем, и ребята растут, не зная, что за слово такое «оккупация». Вырастут на воле — становой хребет будет крепче!..

— Теперь ждать осталось недолго! — опасливо глянув на дверь в кухню, старик добавил: — Показывала мне дочка сводку, читал.

— Дайте хоть фото Анкины поглядеть, — попросил Николай.

Старик поднялся и принес толстый плюшевый альбом, в котором фотографии по большей части были не наклеены, а лежали пухлыми пачками между страниц.

Вот такой он знал Анку, когда еще ухаживал за ней. С косами, тоненькую, озорную... Она стояла на камне, и ситцевое платье на ней обтягивал ветер... Вот они в лодке, Анка на корме в купальнике, по-девичьи статная и по-мальчишечьи голенастая... Она полулежит, перебирая косу, перекинутую на грудь...

Больше часа просидел Николай у родителей жены, вспоминая различные эпизоды, смеясь и грустя... Потом старик достал «заветную», и они выпили по рюмочке за победу. По второй за Анку и сынов.

От Семашко он вышел в три часа дня и решил зайти к Берндту, поинтересоваться листовкой к немцам, но Артура не застал. Дверь открыла его сестра Эрна и, не узнав Николая, сказала:

— Артура нет, он в лавке!

Медленно, еще во власти воспоминаний Николай пошел по Малороссийской к центру, на углу глянул на дощечку, прочел: «Мясоедовская улица». Здесь, на Молдаванке, жил профессор Лопатто. Адрес ему дала еще позавчера Юля. Он порылся в кармане и нашел обрывок газеты, на котором было записано: «Мясоедовская, 11, квартира 12».