Ничего не понимая, Фортунат Стратонович сел на кровати, утер рукавом с подбородка пьяную слюну.

— Это не есть сигуранца! Это геста-по! — мягко, ласково сказал офицер по-русски и на своем языке что-то бросил солдатам.

Гестаповцы вывернули полупустые ящики комода, нашли белую кожаную сумку — подарок «архангела» и передали офицеру.

Дворничиху и Фортуната Стратоновича вывели во двор, швырнули в кузов и приказали сесть на противоположные скамейки вдоль бортов.

Посередине, широко расставив ноги, стал солдат, положив обе руки на висящий на шее автомат.

Не выдержав, Фортунат Стратонович решил утешить всхлипывающую дворничиху:

— Не трусь, Манефа! Хозяин не допустит! Немчура обмишурилась!..

— Швейген! — бросил солдат.

Снова наступила тишина.

Минут двадцать спустя послышался топот сапог, немецкий говор, и в машину впихнули Млановича; он был в бриджах, ночной рубахе и комнатных туфлях на босу ногу.

— Я буду жаловаться немецкому консулу! — пригрозил он, барабаня кулаками в обшивку машины.

Солдат ударил Млановича прикладом автомата в затылок, тот упал.

В кузов поднялись остальные солдаты и сели в тамбуре.

Взвыл стартер, и машина тронулась.

Солдата, стоящего в кузове, на поворотах швыряло с места на место, он переступал ногами, попадая на Млановича, но тот всю дорогу не приходил в себя.

Машина въехала во двор дома по Маразлиевской улице.

Солдаты вытащили Млановича из кузова и волоком потащили вниз, в подвальное помещение, куда затем ввели Манефу и «архангела».

Под утро Мланович пришел в себя, и немцы увели его на допрос, а вслед за ним вызвали и Фортуната Стратоновича.

В комнате следователя в углу в отдельном кресле сидел штурмфюрер Гофмайер. В стороне стоял стол, уставленный какими-то громоздкими вещами, накрытыми сверху болгарским ковром.

Мланович отрицал вербовку сигуранцей Берты Шрамм, а тем более ее убийство:

— К смерти фрау Шрамм я не имею никакого отношения! Никаких дел с этой женщиной у меня не было!

— Это ваш магнитофон? — спросил следователь, откинув ковер с части стола.

— Мой...

— Это пленка ваша? — настаивал следователь.

— Не знаю...

— Включите пленку!

Включили магнитофон, и Мланович понял, что отпираться бессмысленно: это была спровоцированная им запись высказываний Берты Шрамм:

«...Так называемый хранитель лоции штурм-фюрер Гофмайер, — говорила Шрамм, — самодовольная скотина! Этот благородный отец семейства любит поговорить о своих милых детках, иной раз он даже прольет сентиментальную слезу, а на самом деле он жесток, и руки его по локти в крови!.. Когда он ко мне прикасается, я не могу преодолеть чувство брезгливого отвращения!..»

— Довольно! — бросил Гофмайер, и следователь, подскочив к магнитофону, выдернул из розетки вилку.

— Подведем итог! Вы спровоцировали Берту Шрамм, затем шантажировали ее этой записью, а когда женщина пригрозила вам разоблачением, убили ее! Так?

Не получив ответа на поставленный вопрос, следователь приоткрыл дверь и поманил пальцем «архангела».

— Ты служил в секретной полиции? — спросил следователь.

Толстяк бросил быстрый взгляд в сторону Млановича, подкрутил пальцами кончики вислых усов и молодцевато рявкнул:

— Так точно, служил!

— Когда надо было развязать язык, что делали в полиции?

Толстяк, стиснув кулак, выразительно положил его на открытую ладонь.

— Заставь эту сволочь разговаривать! — приказал следователь.