— Да? — насмешливо произнес Вишняков. — Может, и рождество Христово останется?

— Рождество — нет, — уверенно ответил Дундич. — А встреча Нового года останется.

«Молодец, — с теплотой подумал Хижняк о своем заме. — Его голыми руками не возьмешь. Конечно же Новый год останется». Он вспомнил, как сам рубил в лесу сосенку для своих пацанов, как они радовались, прыгая и веселясь возле нее. И если сегодня кадеты будут отмечать масленицу, то почему бы и нам не встретить ее. Но ведь Вишнякова не переломишь.

И Хижняк, хранивший до сих пор молчание, вмешался:

— Поповской агитации мы поддаваться не должны. Тут ты на сто процентов нрав, Константин. Но ты учуял, какой дурманный дух тянется из куреней? Стало быть, народ готовится к чему-то. Не станешь же ты расстреливать людей за то, что они выйдут на улицу и начнут скоморошничать?

— Ну и что? Что ты этим хочешь сказать, командир?

— Одно: самое время тебе взять наряд и ехать на станцию. Передать Семену Михайловичу поручика.

Дундич сразу уловил хитрый ход командира полка и поглядел на него понимающими глазами.

— А завтра они придумают крещение в Дону, и ты опять найдешь предлог меня куда-нибудь услать? — сурово проговорил комиссар, но в глазах его уже не было непримиримости или желания сделать по-своему.

— Ну, для чего же путать божий дар с яичницей? — улыбнулся командир полка.

— Ладно, — махнул рукой комиссар, соглашаясь с Хижняком. — Поеду. Но спрошу в политотделе.

— Ты лучше у Буденного спроси.

— Буденный в этом деле мне не указ. Он сам частенько вспоминает то бога, то боженят, а то и все святое семейство.

Первой узнала новость старшая дочь хозяйки дома Клавдия. Подрумяненная, с подведенными бровями, она бесцеремонно зашла к соседям, где квартировал Дундич с ординарцем, и прямо с порога заторопила Шпитального:

— Ванюша, все чаи гоняешь? Айда во двор. «Зиму» нужно делать. Мокаиха уже делает со своими постояльцами. Да я сказала, что наша лучше будет.

Она разговаривала со Шпитальным так, будто не было в комнате Дундича, и он без обиды спросил:

— А мне что прикажешь делать, красавица?

— Хорошо бы сани да лошадей нарядить, детвору катать будем.

К утру на площади, что раскинулась у холма, прямо перед церковью, возвышалось огромное, почти с дом высотой, соломенное чучело зимы. Снизу оно было обложено березовыми поленьями. На лугу за станицей возвышалось еще несколько, только меньшего размера, чучел, тут же было накидано множество куч хвороста, бревнышек, старых коряг. Вдоль центральной улицы протянулась дюжина саней, разнаряженных цветными лентами, еловыми и сосновыми ветками. И всюду толпился народ. Особенно много было баб и ребятишек.

Все ждали начала праздника. Ждали, кто же откроет торжество. Прежде это делал атаман. А теперь? Неужели красный командир возьмется за такое? Лучше всего поручить бы это батюшке, да он удрал с кадетами в Иловлинскую. Боялся поп, что вздернут его буденовцы на колокольне за то, что дозволил Улагаю держать там не только наблюдателя, но и пулемет.

— Ну что же, Иван Антонович, — сказал командир полка. — Ты заварил кашу, ты и начинай расхлебывать.

Раньше-то, прежде чем факел зажечь, батюшка речь держал, а певчие так старались, такие рулады выводили про весну-красну, про солнышко, теплое, ласковое, про землицу-матушку. А сегодня ни святого отца, ни его хора. Стоят в ожидании команды три трубача да барабанщик.