36

Помогите-ка мне взойти, ребята. С вершины холма я всем вам буду хорошо виден. Некогда на этом месте стояла огромная церковь с большим куполом, посвященная богу Павлу. Я ее видел. Вот здесь был церковный двор. Я рад тому, что теперь тут пустынно. Знаете почему? Это означает, что я могу говорить с вами свободно, без шепотков горожан, без их пересудов. Я Платон-дуралей. Вот как меня теперь кличут. Возможно, в этом есть доля справедливости. Я всегда учил, что нужно познать самого себя. Поэтому я и сам заглядывал внутрь себя, а заглядывая, видел, что не всегда прав. Я совершаю ошибки. Я бреду к истине спотыкаясь. Взгляните. Вот один из камешков, о которые я споткнулся. Но этот камешек — не такой дуралей, как я. Он не из тех камней, что раскиданы вокруг нас как попало. Это умный камешек. Видите точки на его ровных гранях? Игральные кости — вот как назывались такие камешки в старину. Я принес его из… ну, вы знаете откуда. Ну что, уподобимся нашим предкам? Покати камешек. Еще раз покати. Может ли кто-нибудь из вас объяснить, почему выпала именно эта грань? Может ли кто-нибудь предсказать, на какую грань он ляжет после третьего броска? Нет, конечно. Вот почему я спотыкаюсь. Вот почему я останавливаюсь и принимаюсь думать. Допустим, что после сотни, даже после тысячи бросков мы все еще не научимся предсказывать, какая грань выпадет. Наверняка в наши жизни войдет тревога — ведь так? Но если этот маленький камешек с легкостью ставит нам подножку, как мы можем говорить о человеческой несомненности? Вы скажете, Платон-дуралей опять дурью мается. Может быть. А может быть, и нет.

Наши предки, возможно, не так боялись перемен и случая, как боимся мы. Не исключено, что для них вес превратности были игрой, подобной этому камешку. Я полагаю, они были готовы встретить невзгоды, которые могли выпасть им в их мире. Я говорил вам, что они жили во тьме, но тьма эта не всегда внушала им страх. Я уже рассказывал о пылающих светилах в их небе, даривших им тепло и уют, но что, если они получали и иные дары? На этом камешке нет никакой тьмы. Он легок и приятен на ощупь. Потрогайте. Он напоминание о том, что где страх — там также и радость, где боль — там может быть и восторг.

Вот почему я люблю тех из вас, кто стремится спрашивать. Я знаю, что вам рассказывали о жизнях богов и героев, ангелов и великанов. Но вы никогда не слышали легенд о тех, кто стоял в одиночку против целого мира и благодаря своей отваге и правдивости одержал победу. Почему наряду с теми вождями, чьи дела вам надлежит изучать, не восхвалить и этих людей? Взгляните друг на друга: вы такие разные! Сын Артемидора более высок и белокож, чем сын Мадригала; у дочери Орната руки и ноги тоньше, чем у дочери Магнолии. Можно предположить, что вы различны и в иных отношениях. И если так, то каждого из вас, несомненно, ждет миг открытия, какой однажды настал для меня. Я крикнул тогда: «Я — это я! Я — и никто другой!» Ну вот. Я прокричал это еще раз, и городские стены, как видите, не рассыпались. Спустимся теперь и помолимся вместе у монахов-доминиканцев.

37

Неужели в моих словах, обращенных к ним, содержался какой-либо вред или опасность? Спускаясь с ними с холма, я предложил им поразмыслить о природе наших жестов — о том, как в беседе мы порой отклоняемся назад и разводим руками, как по-разному касаемся ладонью лица, если испытываем жалость или удовлетворение, как прикрываем глаза в знак согласия. Эти движения не нами придуманы. Им уже много тысячелетий.

Довольно! Ты, Платон, отдан под суд за распространение небылиц и обманов. Мы не предлагали тебе рассуждать о них в подробностях.

Хочу признаться вам кое в чем. В горожанах эпохи Крота я увидел нечто от самого себя. Во многих отношениях они, как я говорил, были варварами и глупцами; но, посмотрев им в глаза, пошептавшись с их душами, я понял, что они действительно наши предки.