О судьбе же Володиного – собственного – речь впереди.

Кроме кольца у Володи из старины еще была – пистоль, «гишпанская пиштоль», как мы ее называли, и эту пистоль я, из любви к нему, взяла в свое Приключение, вручила ее своей (казановиной) Генриэтте:

         – Ах, не забыть гишпанскую пиштоль,

         Подарок твой!

Потому что эту «пиштоль» он мне на Новый Год принес и торжественно вручил – потому что он, как я, не мог вынести, чтобы другому вещь до страсти нравилась и держать ее у себя.

Эту пиштоль мне в России пришлось оставить, зарыть ее на чердаке вместе с чужой мальтийской шпагой, о которой речь впереди, вернее – тело ее осталось в России, душу ее я в Приключении перевезла через границу – времени и зримости.

К этому Новому Году я им всем троим вместе написала стихи:

         Друзья мои! Родное триединство!

         Роднее чем в родстве!

         Друзья мои в советской – якобинской —

         Маратовой Москве!

         С вас начинаю, пылкий А-ский,

         Любимец хладных Муз,

         Запомнивший лишь то, что – панны польской

         Я именем зовусь.

         И этого – виновен холод братский,

         И сеть иных помех! —

         И этого не помнящий – З-ский!

         Памятнейший из всех!

         И наконец – герой меж лицедеев —

         От слова бытиё

         Все имена забывший – А-в!

         Забывший и свое!

         И, упражняясь в старческом искусстве

         Скрывать себя, как черный бриллиант,

         Я слушаю вас с нежностью и грустью,

         Как древняя Сивилла – и Жорж Занд.

Вот тогда-то Володя А. и принес мне свою пиштоль – 1-го января 1919 года.

К этому Новому Девятнадцатому Году, который я вместе с ними встречала, я Третьей Студии, на этот раз – всей, подарила свою древнюю серебряную маску греческого царя, из раскопок. Маска – это всегда трагедия, а маска царя – сама трагедия. Помню – это было в театре – их благодарственное шествие, вроде Fackelzug'а[26 - Факельного шествия (нем.).], который Беттине устроили студенты.

…Как древняя Сивилла – и Жорж Занд…

Да, да, я их всех, на так немного меня младших или вовсе ровесников, чувствовала – сыновьями, ибо я давно уже была замужем, и у меня было двое детей, и две книги стихов – и столько тетрадей стихов! – и столько покинутых стран! Но не замужество, не дети, не тетради, и даже не страны – я помнить начала с тех пор, как начала жить, а помнить – стареть, и я, несмотря на свою бьющую молодость, была стара, стара, как скала, не помнящая, когда началась —

Эти же были дети – и актеры, то есть двойные дети, с единственной мечтой о том, что мне так легко, так ненужно, так само далось – имени.