Потом она, конечно, пускается в разврат, и он встречает ее в ресторане, с военными, и вдруг она его видит!

         В твоих глазах дрожали слезы,

         Кричала ты: – вина! скорей!

         И бледно-палевая роза

         Дрожала на груди твоей.

         Дни проходили чередою,

         В забвеньи я искал отрад,

         И вот опять передо мною

         Блеснул твой прежний милый взгляд.

         Тебя семьи объяла проза,

         Ты шла в толпе своих детей,

         И бледно-палевая роза

         Дрожала на груди твоей.

А потом она умерла, Марина, и лежит в гробу, и он подходит к гробу, и видит:

         В твоих глазах застыли слезы…

– и потом уж не знаю что на ей —

         И бледно-палевая роза

         Дрожала на груди твоей.

Дрожала, понимаете, на недышащей груди! А – безумно люблю: и толпу детей, и его подозрительные отрады, и бледно-палевую розу, и могилу.

Но это еще не все, Марина. Это еще – как-то – сносно, потому что, все-таки – грустно. А есть совсем глупости, которые я безумно люблю. Вы это знаете?

         Родилась,

         Крестилась,

         Женилась,

         Благословилась.

         Родила,

         Крестила,

         Женила,

         Благословила —

         Умерла.

Вот и вся – женская жизнь!

А это вы знаете?

         Перо мое писало

         Не знаю для кого..

Я:

         – А сердце подсказало:

         Для друга моего.

Сонечка:

         – Дарю тебе собачку,

         Прошу ее любить,

         Она тебя научит,

         Как друга полюбить.

– Любить – полюбить – разве это стихи, Марина? Так и я могу. А я и перо вижу – непременно гусиное, все изгрызанное, а собачка, Марина, с вьющимися ушами, серебряно-шоколадная, с вот-вот заплачущими глазами: у меня самой бывают такие глаза.

Теперь, Марина, на прощание, мои самые любимые. Я – сериозно говорю. (С вызовом:) – Лю-би-ме-е ва-ших.