Накрывая на стол, служанка держалась изящно, но вызывающе. Она презрительно раскладывала по местам лязгавшие вилки, она издавала чуть больше шума, чем следует, а двигаясь, поигрывала пышными бедрами так, словно на нее глядит солдат в парадной форме.

Кроме прислуги, в доме ничего не переменилось. По-прежнему за дверью стояла фисгармония, на которой, бывало, играл мистер Пови, а на фисгармонии размещался ларчик с чаем, ключ от которого находился в связке у миссис Бейнс. В углу, справа от камина, как прежде, висел шкафчик, в котором миссис Бейнс хранила свою аптечку. Прочая мебель стояла так же, как ее расставили, когда после смерти миссис Бейнс мистер и миссис Пови стали владельцами всех сокровищ, находившихся в доме в Эксе. Обстановка была хороша, как прежде, и даже лучше прежнего. Доктор Стерлинг не раз выражал желание заполучить такой же угловой буфет, как у миссис Бейнс. В обстановке появился один новый предмет — та самая компотница, на которую Мэтью Пил-Суиннертон обратил внимание в пансионе Френшема. Это великолепное изделие, которое Софья, продав пансион, оставила за собой, стояло в верхней гостиной на этажерке. Компотница и еще несколько вещиц ожидали в Париже, пока Софья не послала за ними, и когда посылка прибыла в Берсли, сестры поняли, что теперь проживут вместе остаток жизни. Кроме денег, ценных бумаг и гардероба, у Софьи из имущества осталась практически только эта компотница. К счастью, то была первоклассная вещь, соответствовавшая антикварному великолепию гостиной.

Поддавшись страшной инертности Констанции, Софья, однако, была намерена по собственному усмотрению заняться убранством дома. Она собиралась убедить Констанцию в необходимости придать их жилью более современный вид. Констанцию она убедила, но дом оказался твердым орешком. С ним ничего нельзя было поделать. Будь в этом доме холл, можно было бы изменить все сверху донизу. Но наверх можно было попасть только через нижнюю гостиную. Следовательно, нельзя было превратить ее в кухню, закрыв кухню в подвале, так как хозяйки не могли навсегда привязать себя ко второму этажу. Расположение комнат должно было остаться прежним. По-прежнему в нижней гостиной дули сквозняки, на кухонной лестнице не было видно ни зги, к разносчикам приходилось выходить на задний двор, в спальные можно было попасть только по винтовой лестнице, как раньше, приходилось таскать вверх-вниз бесчисленные ведра. Во всем доме только современная кухонная плита, сменившая громоздкую старую, символизировала двадцатый век.

У истоков взаимоотношений между сестрами лежала обида Софьи на Констанцию за то, что та не захотела покинуть Площадь. Софья сохраняла здравомыслие. Она не собиралась одной рукой отбирать то, что давала другая, и, приняв решение Констанции, всерьез хотела закрыть глаза на нелепость этого решения. Но целиком справиться с собой Софья не могла. Она не могла не думать о том, что Констанция, это ангельское создание, как ни странно, проявила чудовищный эгоизм, отказавшись расстаться с Площадью. Софью удивляло, как это Констанция, добрая и мирная женщина, оказалась способна на такое безжалостное и безграничное себялюбие. Констанция, конечно, понимала, что Софья ее не бросит и что жизнь на Площади для Софьи — источник постоянного раздражения. Констанция так и не сумела привести ни одного довода в пользу своего стремления остаться на Площади, но не сдавалась. Это никак не соответствовало поведению Констанции в остальных делах.