Конан вскочил на ноги.

— Толкай его! — истошно заорал Горкан.

Северянин бросился вперед и навалился на чудовище. Оно окончательно потеряло равновесие, покачнулось и полетело с башни. Вместе с орущим Горканом.

Ужасный вопль чудовища слился с яростным криком кешанца. Несколько мгновений воздух дрожал от двойной мощи, затем раздался грохот и все стихло.

Конан посмотрел вниз. На каменных ступенях лежало кровавое месиво. Два человека, распавшиеся на плоть и кровь, и кошмарный выходец из преисподней, распавшийся на железные куски. Руки Горкана сжимали оторванную голову адского младенца.

— Он достойно погиб, — сказал Серзак, подойдя сзади и устремив взгляд в том же направлении. — Нам всем было бы хорошо умереть именно такой смертью.

Кешанец с этим утверждением не согласился. Он пошевелил сначала головой, потом руками и со стоном уселся. Под ним что-то громко хрустнуло. Он посмотрел вверх.

— Дьявол, — сказал он. — В последние годы я разучился полностью избавляться от боли.

Серзак открывал рот, как рыба, и ничего не мог сказать.

— Он хороший костоправ, — спокойно заметил Конан, который ожидал от Горкана чего-либо подобного. — Лучший костоправ в Кешане. Так он мне сам сказал.

36

Ночь пришлось провести под открытым небом в нескольких сотнях шагов от города. Забили одного из оставшихся от пограничного воинства коней, зажарили его в яме, набросав в брюхо раскаленных камней, и не без удовольствия подкрепились. Горкан ел за двоих. Даже Конан, привыкший в родной Киммерие к невоздержанности сородичей на пирах, слегка был удивлен. Он с интересом смотрел, как куски конины с огромной скоростью и громкими звуками размалываются в бешено работающих челюстях кешанца и исчезают в его утробе. Жир тек у чернокожего по подбородку и стекал по груди на живот. Серзак, наоборот, ел мало. Каждый кусок давался ему непросто и приходилось чуть ли не через силу глотать. События прошедшего дня, а особенно чудесное воскрешение Горкана не приносили ему покоя.

Звезды светились на голом небосклоне холодно. Серп луны висел над силуэтами покинутых домов и башен жутким знамением. После наступления полуночи в городе раздались душераздирающие звуки. Словно привратники ада на миг приоткрывали ворота и вновь закрывали их. Одинокая летучая мышь, тихой тенью пролетевшая над костром, заставила Серзака подавиться куском мяса и он долго натужно кашлял, отклоняя все предложения о помощи.

— Ну как знаешь, — сказал Горкан, садясь на свое место. Он искренне хотел хлопнуть сказителя по спине, но раз он отказывается, то это его дело.

— Эти воины Гириша — глупцы, — заявил Конан, полакомившись напоследок конским сердцем, поглаживая себя по животу. — Они погибли только из-за своей трусости. Эти твари слабы, их можно было уничтожить с легкостью, а эти воины погибли как кролики! — Глаза Конана пылали мрачным огнем. — Подобных трусов не видел свет! Я вообще не понимаю, как они жили! Они же должны были бояться дышать. Любая тень, любой звук должен был бы убить их на месте. Я слышал, что где-то в океане водится рыба, которая боится грома, поэтому живет на дне, никогда не поднимаясь к поверхности. Эти, так называемые, воины должны были жить, забившись в угол какой-нибудь комнаты, а еще лучше жить, не покидая живота своей матери!

— Так ведь они так и жили, Конан, чего ты волнуешься? — осведомился Серзак. — Насколько мне известно, они никогда не покидали стен крепости. Гириш с гордостью говорил мне об этом. И они действительно были неплохими воинами — внутри крепости. Они замкнулись сами на себя, они были славны только в поединках между собою.