- Не болтай, ради бога. Лучше послушай, брат Дима, грандиозные строки:

Вагоны шли привычной линией, Подрагивали и скрипели, Молчали желтые и синие, В зеленых плакали и пели.

Гервасий Васильевич глубоко вздохнул, снял очки и положил книгу на подоконник.

- Вот как, Дима… «Молчали желтые и синие, в зеленых плакали и пели…» Черт знает какая силища!

Волков облизнул пересохшие губы и продолжил:

Вставали сонные за стеклами И обводили ровным взглядом Платформу, сад с кустами блеклыми, Ее, жандарма с нею рядом…

Гервасий Васильевич посмотрел на Волкова, взял книгу и снова стал листать страницы, приговаривая:

- «Молчали желтые и синие, в зеленых плакали и пели…» Женись, Дима… Обязательно женись. И заведи кучу детей…

- Поздно мне, - сказал Волков.

- Ерунда, - отмахнулся Гервасий Васильевич. - Нарожаешь детей, привезешь их сюда, я тебе их тут пасти буду.

- Поздно мне, - повторил Волков.

- Глупости! - возмутился Гервасий Васильевич. - Жить никогда не поздно. Знать, что ты кому-то необходим, никогда не поздно… Одиночество - это эгоизм. Чистейшей воды эгоизм… Ты, Волков, эгоист…

- А вы?

- И я. Я тоже эгоист. Мне даже об этом на днях сказали. Некто мой друг Хамраев. Правда, он воспользовался дневниками Жюля Ренара, но от этого я не почувствовал себя лучше…

- Кто такой Жюль Ренар?

- Удивительного мужества человек. Современник Ростана, Гонкуров, Золя… Писатель. Ты не читал «Рыжика»?

- Нет, - Волков снова шевельнул левой рукой и снова услышал, как в локте плеснулась жидкость.

Гервасий Васильевич увидел движение Волкова и спросил:

- Ты зачем шевелишь левой рукой? Не нужно этого делать…

- Гервасий Васильевич, - сказал Волков. - Вы знаете, у меня в руке что-то булькает.

- Ну да?

- Точно. Что-то булькает и переливается. Такое впечатление, будто у меня к локтю грелка привязана.

Гервасий Васильевич отложил книгу и подошел к Волкову.

- Давай посмотрим, что там у тебя булькает и переливается. - Он долго и осторожно осматривал левую руку Волкова и наконец сказал: - Вот что, брат Дима, давай-ка мы с тобой завтра прооперируемся… Возьмем и прооперируемся.

Волкова охватила страшная слабость. В первую секунду он даже не мог понять, что с ним произошло. А потом вздохнул судорожно, проглотил комок и понял: испугался.

- Уже завтра?.. - тихо спросил он.

Ему хотелось закричать, что он не может завтра оперироваться, что он еще не придумал для себя однорукого - ничего, он ищет, ищет мучительно, ежедневно и еженощно, но ему не двадцать, ему уже тридцать шесть, и в таком возрасте начинать жить заново очень трудно… Ну неужели нельзя подождать с операцией? Он придумает… Вот только придумает, как жить с одной рукой, так, пожалуйста, оперируйте, отнимайте руку, если без этого нельзя обойтись!

К тому, что он останется без руки, он уже приучил себя. Ему бы теперь только придумать, как жить дальше…

Но Волков ничего не сказал Гервасию Васильевичу, а только тихо спросил:

- Уже завтра?..

- Ты чего это вдруг разволновался? Ты небось по думал, что я тебе завтра руку отрежу? Да? А я и не собираюсь этого делать. Я тебе завтра этот гнойный мешок вскрою, дрянь всю выпущу, чтобы она у тебя там не булькала и не переливалась, и буду продолжать тебя лечить. Тебя и твою руку… А ты уже черт знает что подумал!

Волков затаил дыхание, уставился в потолок. Из уголка его правого глаза выкатилась маленькая светлая слезинка и неровной дорожкой поползла к уху. Волков повернул голову направо, потерся щекой о подушку и уже случайно шевельнул левой рукой.