Мать в трубке помолчала.

— Так, понимаешь, нужно… — просительно вздохнула она затем.

Тугунин взорвался.

— Слушай, у меня сейчас кончатся минуты, а ты все вздыхаешь да объясняешь мне, как тебе нужно. Я спрашиваю — арабские покупать?

— Покупай, — безнадежно вздохнула мать — Хотя…

— Что — хотя?!

— Ничего, — быстро сказала мать. — Покупай. — И спросила: — Почему ты так груб?

Теперь голос у нее был несчастный.

— Извини, — нехотя пробормотал Тугунин.

— Это ведь не для меня. Для себя я бы не стала тебя так тревожить.

— Да, да… — вновь пробормотал Тугунин.

Духи нужны были дочери материного мужа — подарить какой-то врачихе, а раз они нужны были его дочери, то он делал из матери фарш, заставляя ее добывать их.

— Ну все, больше ты ничего не хочешь сказать мне? — спросила мать укрепившимся деревянным голосом.

— Но ее же не устроят арабские? — хмуро сказал Тугунин.

— Нет.

— Так что же ты тогда?

— Ну так ты же говоришь, что нигде нет, специально звонишь…

— Кончается ваше время, — вмешалась механическим голосом телефонистка.

— Ладно, я похожу еще, — сказал Тугунин. — Пока.

Он положил трубку и вышел из кабины.

Ему было стыдно. Звонок был абсолютно бессмыслен — духи нужны только французские, он это знал с самого начала. Просто он уже заранее, еще до разговора, был раздражен. Для того и позвонил, если разобраться, чтобы выплеснуть это свое раздражение. И все оттого, что просьба матери. Будто она виновата перед ним, что он появился на свет божий, и должна теперь всей своей жизнью искупать свою вину бесконечной материнской заботой о нем, он же ответно на всякую ее просьбу об обратной заботе отозваться укором за ту ее вину…

— А-а, ч-че-ёрт!.. — вытолкнул Тугунин сквозь зубы, помотав головой, словно от этого чувство стыда могло отлететь от него.

Выходить на улицу не хотелось. Он посмотрел на часы, висящие на дальней стене зала, — было без десяти пять. Ложиться раньше одиннадцати не имеет смысла — не уснешь. Он отвернул рукав пиджака над своим «Полетом» — часы показывали пять без девяти. Тут же, когда он поднял глаза, прыгнула стрелка и настенных часов. Тугунина это развеселило. Словно часы испугались, что врут.

«Ладно», — сказал он про себя и пошел к лестнице на первый этаж. На первом этаже, напротив входа, отделенные друг от друга плексигласовыми округлыми кожухами, висели телефоны-автоматы. Он узнал телефон справочного гостиницы, и там ему дали телефон пятого этажа его корпуса.

— Позовите из пятьсот пятнадцатого Юлю, — попросил Тугунин.

Он не надеялся, что она окажется в номере, — чего человеку, приехавшему в Москву по путевке, сидеть в номере среди бела дня? Даже если и такая погода.

Но она оказалась в номере.

— Да? — взяла она трубку.

Голос у нее — он и не заметил утром на лестнице — был чистый, сильный, и была в нем какая-то та же покойная мягкость, что и в ее лице.

— Это я, — сказал Тугунин. — Как видите, пять часов, и я свободен.

— Кто это — «я»? — с тем же утренним коротким смешком на паузе спросил ее голос.

— Именно тот, про кого вы и подумали.

— Действительно? — сказала она.