|
В ее свежем личике не произошло ни малейшей перемены, следовательно, она не взволновалась, не почувствовала себя оскорбленной. Правда, она смотрела в сторону и словно не слушала его, но, очевидно, такое уж у нее было обыкновение. Но по мере того как Уинтерборн говорил, обращая внимание своей собеседницы на некоторые местные достопримечательности, о которых ей, как выяснилось, ничего не было известно, она все чаще и чаще удостаивала его взглядом, и он убедился, что взгляд у нее прямой, открытый. И не чувствовалось в нем ни малейшей нескромности, да разве мог быть нескромным смелый взгляд таких ясных, на редкость красивых глаз! Уинтерборну давно не приходилось видеть более очаровательные черты лица, чем у этой его соотечественницы — зубы, ушки, носик, нежная кожа. Уинтерборн был большим ценителем женской красоты и любил вникать в нее, разбираться в ней. Так и тут — приглядевшись к молоденькой девушке, он сделал кое-какие выводы. Это лицо никто не назвал бы незначительным, однако ему не хватало выразительности. Оно радовало глаз изяществом, тонкостью черт, но Уинтерборн отметил в нем, великодушно прощая этот недостаток, некоторую незаконченность. Сестра маленького Рэндолфа, по-видимому, кокетлива, думал он, и весьма своенравна, но в чертах ее милого, свежего и маловыразительного личика нельзя было подметить ни насмешливости, ни иронии. Вскоре не замедлила проявиться и ее разговорчивость. Она сообщила ему, что они, то есть ее мать, Рэндолф и она сама, хотят провести зимние месяцы в Риме. Потом спросила его, «настоящий ли он американец». Ей это не пришло бы в голову, он больше похож на немца, особенно… это было сказано после некоторого колебания… особенно когда говорит. Уинтерборн ответил со смехом, что ему попадались немцы, говорившие по-английски, как на родном языке, но он не помнит ни одного американца, который мог бы сойти за немца. Вслед за тем он предложил ей сесть на скамейку, на которой только что сидел сам, — так будет удобнее. Она ответила, что предпочитает стоять или ходить, и тут же последовала его совету. Потом сказала, что они живут в штате Нью-Йорк — «если вы представляете себе, где это». Еще больше сведений Уинтерборн почерпнул у ее непоседливого братца, которого он поймал за руку и удержал на несколько минут около себя.
— Ну-ка, дружок, скажи, как тебя зовут? — Рэндолф К. Миллер, — отчеканил мальчуган. — И как ее зовут, тоже скажу. — При этом он показал альпенштоком на сестру. — Не торопись, тебя об этом еще никто не спрашивал, — спокойно проговорила девушка. — Мне бы очень хотелось узнать и ваше имя, — сказал Уинтерборн. — Ее зовут Дэзи Миллер! — крикнул мальчик. — Но это не настоящее имя. На визитных карточках написано другое. — Какая жалость, что ты не захватил с собой мою визитную карточку! — сказала мисс Миллер. — По-настоящему ее зовут Энни П. Миллер, — не унимался мальчик. — А теперь спроси, как зовут его. — И девушка показала на Уинтерборна. Но до этого Рэндолфу не было никакого дела; он продолжал забрасывать Уинтерборна сведениями о своей семье. — Моего отца зовут Эзра Б. Миллер. Мой отец не в Европе. Он в лучшем месте. Уинтерборн подумал было, что такими словами мальчика научили сообщать о пребывании мистера Миллера в небесной обители. Но Рэндолф тут же добавил: — Мой отец в Скенектеди. У него там большое дело. Он богатый-пребогатый. — Ну, знаешь! — воскликнула мисс Миллер и, опустив зонтик, стала разглядывать расшитую кромку на нем. Уинтерборн отпустил мальчугана, и тот побежал по дорожке, волоча за собой альпеншток. — Ему в Европе не нравится, — сказала девушка. |
