— Сделайте одолжение.

Он обождал, пока барышни накинули на себя в прихожей мантильи и, увидев, что ни одна из них не протягивает ему на прощанье руки, с холодною формальностью раскланялся с ними.

Когда он затем входил назад в кабинет, навстречу ему бросилась Мари и со слезами обвила его руками.

— Милый, хороший ты мой! Он приласкал ее.

— Не плачь, дорогая моя, не стоят они того. Ты все слышала?

— Слышала… Спасибо тебе, голубчик!

Она сквозь слезы улыбнулась. Потом с беспокойством выглянула в окошко.

— Ах, Лева, уж смерклось, а сегодня праздник: много пьяных. Догнать бы тебе девиц, проводить до извозчика?

— Но, Машенька…

— Прошу тебя, друг мой, — перебила она его, — зачем зло воздавать тем же? Сделай это для меня, успокой меня.

Поцеловав ее в знак послушания, Ластов взял шляпу, сорвал в прихожей с гвоздя пальто и пустился в погоню за ушедшими.

Сбежав на улицу, он осмотрелся: направо в отдалении мелькало еще светло-ситцевое платье Бредневой, налево, за углом улицы, скрывалась высокая фигура Наденьки. Подумав с секунду, он взял налево.

Когда он поравнялся со студенткой, та оглянулась на него большими глазами, но молча прибавила только шагу.

— Я хочу проводить вас до извозчика, — сказал Ластов.

— Могли бы и не делать себе труда.

— Мари просила меня.

— Поздравляю!

— С чем?

— С башмаком, под которым успели уже очутиться. Учитель не счел нужным отвечать.

Днем был ливень, и в неровностях панели кое-где стояли еще небольшие лужи. Ластов посмотрел на обувь девушки.

— Вы, кажется, без калош?

— Да, без. Так же, как и вы, бес, леший! Оба замолчали.

— У вас, Лев Ильич, — заговорила тут Наденька, — как у средневекового рыцаря, есть, разумеется, альбом?

— Есть.

— Что же вы не попросили нас начертать вам прощальную элегию?

— Потому что вы отказались бы.

— Нет, я имела даже наготове что написать вам. Хотите, я вам скажу теперь на словах?

— Как вам угодно.

— А! Ну, так и ненужно, — обиделась девушка. Он пожал плечами.

— Как знаете.

Они сделали еще шагов двадцать молча.

— Хотите или не хотите, — не утерпела студентка, — а я все-таки скажу вам. Слушайте:

«Так-то вы, г-н паладин, остаетесь верны своему знамени и девизу — избранной даме сердца? А что, если она вас только пытала? Но не волнуйтесь поздним раскаяньем, все это шутки. Если дама остается глуха к серенадам миннезингера, он в полном праве возгореть к другой: не даром же дрова жечь. Чтобы, однако, отпустить вас не с совершенно пустыми руками, могу сказать вам pour la bonne bouche  несколько приятностей. Во-первых, вы прехорошенький, милованчик, одно слово. Приятно? Во-вторых, вы добрейшая душа, преблагонравный, преблагородный. Приятно? В-третьих, вы очень неглупый, начитанный малый, подающий положительные надежды сделаться однажды почтенным pater familias  и — самодурчиком. Приятно? Но будет с вас. Farewell ! Пребываем к вам по-прежнему благосклонны, но без сердечных содроганий.

Говорила это девушка легким, саркастическим тоном, но в голосе ее, наперекор ее заверению, трепетала больная струна уязвленного самолюбия. Тут проезжал мимо порожнем извозчик. Наденька остановила его.

— На Выборгскую, рубль?

— Пожалуйте.

— Итак — addio, signor paladino ! Вы уволены в отставку, но без мундира. Живите счастливо и привыкайте поскорей к бархатному башмачку вашей… гражданской!

Обрызгав учителя грязью, насмешливо дребезжа, дрожки уже уносили ее от отставного паладина.