Так-то-с! Что имеем, не храним, потерявши — плачем.
Слезы, действительно, текли обильно из глаз Монички. Она не утирала их. Не находя слов, покорно понурила она хорошенькую головку перед своим неумолимым судьею.
— Перестаньте! — промолвил он желчно. — Слезами не разжалобите: старая штука.
Слышите? Мутная, соленая вода-с.
— Vous etes cruels … - пролепетала она. — Ничего я не хочу от вас; покажите мне только Аркашу.
— Показать? Отчего не показать. Но не воображайте, что вы сохранили на него какие-либо права. Идите за мною.
С горделивой осанкой направился он через анфиладу комнат к детской. Послушно, как овца на веревке, последовала за ним отверженная супруга. С невыразимой грустью окидывали ее взоры эти комнаты: когда-то она была полновластною в них царицей… Эта мебель… А! Да ведь мебель — ее собственность?
— Monsieur!
Муж остановился.
— Plait-il, madame ?
— Ведь мебель эта — моя?
— Вы забыли, что оставили ее сыну.
— Правда! — печально потупилась она.
Кормилицы не оказалось в детской. Сынок разрозненной четы покоился в колясочке. Положив на уста, в знак молчания, палец, Куницын пригласил жену глазами заглянуть в коляску. Во взорах юной матери вспыхнула яркая искра: на кружевной подушке почивал перед нею, со сложенными на груди ручками, полненький, свежий младенец.
— Как он вырос, да и какой беленький! Совсем не такой пунцовый, как прежде, — восхищалась Моничка, бессознательно опускаясь на колени перед коляской и крепко целуя малютку.
Тот проснулся и запищал.
— Бедненький! Разбудила! Голюбцик, синоцек мой! Она бережно подняла его с подушки.
— Засни, мой ангельчик, засни!
Но ангельчик, взглянув прямо на мать, забарахтался на ее руках и завопил благим матом.
— Он вас не узнаёт, — заметил с важностью отец и заманил маленького крикуна пальцами. — Поди ко мне, пузан, к папаше поди.
Мальчишка замолк и потянулся к папаше.
— Пай, Аркаша, паинька-заинька. Вы видите, сударыня, что и сын-то вас знать не хочет. Мама — бяка, папа не отдаст тебя маме, мама — бяка, — убаюкивал достойный родитель своего наследника.
Молодая мать, не удерживая уже рыданий, прислонилась в изнеможении к комоду.
— Будет, сударыня, будет комедь-то ломать! — сухо заметил муж, на отвердевшее сердце которого смертельная горесть бедной женщины начинала оказывать размягчающее действие. — Вы видели своего сына, более вы ничего не требовали. Можете идти своей дорогой.
Пошатываясь, она с умоляющим взором сделала шаг в направлении к жестокосердому, потом вдруг дико захохотала и ринулась вон из детской. Озабоченно посмотрел ей вслед Куницын и принялся опять укачивать малютку:
Когда убаюканный таким образом сынок задремал, он уложил его обратно в коляску и завернул в кухню распушить мамку: зачем оставила своего питомца одного? Затем он воротился в кабинет.
Чтобы рассеяться, он взялся опять за розовую записку. Но она не могла уже вызвать на губах его прежнюю улыбку; моргая, морщась, он погрузился в думу и бессознательно уронил на пол письмецо. Внезапно он встрепенулся и большими шагами пошел к выходу.
— Человек! Предстал человек.
— Беги, что есть духу, и вороти барыню.
— Сейчас, я только за шапкой…
— Не до шапки! Беги как есть. Да двигайся же, тюлень!
Но бесполезны были тревоги разжалобившегося мужа: вернулся человек, но не вернулась с ним барыня.
— Ну, что ж, не нагнал?
— Никак нет-с. |