Изменить размер шрифта - +
Каково же было бы мне без этого пряника? Ты, с твоей самостоятельной, породистой натурой, быть может, обошлась бы и без него; я умертвила бы себя с отчаяния; теперь я умираю хоть — относительно говоря — спокойно, чуть не с улыбкой. Что бы там ни ожидало меня — все-же оно будет не хуже здешнего бытия. Вот и все. Прощай; живи счастливо с твоим Ч.

Перебелив духовную на большого формата почтовый лист, Бреднева, прикусив губу, со вниманием перечла еще раз написанное, исправила кое-где знаки препинания, потом зажгла черновую на свечке, бросила ее на пол и обождала, пока не обуглился и не свернулся последний уголок ее. Притопнув ногою тлеющие остатки, она подошла к двери, повернула ключ, чтоб увериться, замкнута ли та в два оборота, оглянулась на окна, спущены ли шторы; затем, вернувшись к конторке и подняв крышку, достала оттуда бутыль с каким-то черным, крупнозернистым порошком, дробницу, ваты, ящик с пистонами и пистолет. Продув дуло, она принялась заряжать его. Хотя мешковатость, с которою происходило последовательное набивание оружия требуемыми снадобьями, и изобличала в ней неопытного стрелка, однако самый процесс заряжения был ей хорошо знаком: навела, видно, заблаговременно справку, как приняться за дело. Вот она взвела курок, насадила пистон. Теперь подкатила к конторке деревянное кресло, зажгла вторую свечу и поставила обе по двум сторонам портрета любимого романиста.

В дверях раздался нетерпеливый стук. Самоубийца всполошилась, торопливо схватила пистолет, уселась поудобнее в кресло и, устремив взор на ярко освещенное в вышине изображение дорогого автора, поднесла оружие ко рту… Осечка! — Ах, я беспамятная! Говорил же он мне… — пробормотала она, вскакивая с места, насыпала себе из пороховой бутыли на ладонь горсточку пороху, сняла пистон, втиснула в затравку несколько порошинок и снова надела на нее гремучую шляпку.

Стук повторился.

— Отопрись, Дуня, это я, — послышался коченеющий от мороза женский голос.

Бреднева насторожилась.

«Никак Наденька? Разве впустить? Ведь она умная, поймет… Притом же можно выказать перед нею хоть раз-то силу духа».

— Ты, Наденька? — спросила она, подходя к двери.

— Я, Дуня, поскорей, пожалуйста… совсем замерзну.

— Но с условием, Наденька, не мешать мне, что бы такое я ни предпринимала?

— Не буду мешать!

— Честное слово?

— Между честными людьми не требуется клятв; обещаюсь — значит, и сдержу свято.

Бреднева повернула дважды ключ и толкнула дверь. Из мрака сеней выделилась фигура студентки. Самоубийца с некоторым испугом отступила шага два назад.

— Но, Наденька, на кого ты похожа?

Та переступила порог комнаты. На ней было только платье, ни бурнуса сверху, ни мантильи. Ничем не прикрытые, остриженные в кружок кудри, всклокоченные свирепствовавшей на дворе непогодой, блистали каплями дождя и прилипли у висков. Лицо посинело от холода, челюсти слышно ударялись друг о друга.

— Здравствуй, Дуня… Меня выгнали из родительского дома… я к тебе…

— Выгнали? Тебя? Да возможно ли? Но я, право, не знаю, как приютить тебя, я сама…

— Что? Говори без церемоний: и ты меня знать не хочешь?

— Нет, моя милая, не то… На вот, прочти, узнаешь. Наденька сняла напотевшие очки и, все еще не придя в себя, стала пробегать поданное ей завещание. Глаза ее неестественно заблистали.

— Что хорошо — хорошо! И ты, значит, собираешься в елисейские?

— Да… но ты, Наденька, обещалась не препятствовать мне.

— И не буду, напротив: хочу сопутствовать тебе. Для компании ведь и жид удавился.

— То есть как же так? Ты тоже намерена покончить с собою? Тебе-то зачем?

— Есть, видно, свои основания.

Быстрый переход