— Наденька, с нами крестная сила! — перепугалась Бреднева и принялась поднимать ее.
Глаза бедной студентки закатились, у рта выступила пена. Лодка, вынесенная между тем на гребнях двухсаженных волн под самый мост, с силой ударилась о гранитный бык. Раздался треск разбивающихся досок, пронзительный крик Бредневой: — Помогите! — и судно вместе со своим экипажем поглотилось разъяренной влажной бездной.
На набережной толпилась вокруг городового и извозчика кучка любопытных.
— Бона, слышали, вашество? — толковал ванька. — О помочи кричат. Беспременно они-с.
— Леший бы их побрал… Нашла бабья одурь! — ворчал блюститель общественного порядка. — Чтоб им!.. Тут под спуском должна быть лодка.
Толпа повалила к спуску. Кто-то отделился и сбежал по ступеням.
— Ни души! — откликнулся он снизу.
— И лодки нет?
— И лодки нет.
— Ну, так поминай как звали, пропали мои денежки! — почесал в затылке извозчик.
В это время на глазеющих налетела с хриплым лаем косматая собака. Вслед за нею подбежал юноша лет пятнадцати, в легком домашнем сюртучке, в гимназической фуражке.
— Что тут такое? — осведомился он задыхающимся голосом, трясясь от волненья и холода.
Страж с достоинством оглянул его.
— Девчонок пара топиться вздумала, — нехотя дал он ответ.
— Так что ж вы стоите, как истуканы! Достать багров! Да нет ли поблизости лодки?
Оживленность гимназиста сообщилась прочим; все засуетилось. Несколько минут спустя, у ближнего садка было отвязано два ялика; в один из них первым прыгнул гимназист.
— Отчаливай, братцы! Проворней!
Взлетая и погружаясь, ялики взапуски перерезывали темную зыбь в направлении к мосту.
— Вон словно что вынырнуло… Никак рукав?
— Рукав и есть,
— Подъезжай. Вот так. Зацепляй багром, багром зацепляй, да легче, братец, легче, не изранить бы, сохрани Господи.
Общими усилиями было вытащено в ялик бездыханное женское тело. С трепетом неугасшей еще надежды поднял гимназист мокрую голову утопленницы и заглянул ей в лицо.
— Наденька! — разочаровался он. — Тут должна быть еще одна…
— Другие отыщут, — был ему ответ, — эту бы до-преж всего привести в чувство.
— Да то сестра моя! — умолял со слезами на глазах молодой Бреднев.
— Мало ли чего! И эта, может, чья-нибудь да сестра. Валяй назад, к берегу! Дружно!
Ялик причалил к спуску. Десятки рук протянулись принять выловленное тело.
— Эвона, какая грузная! Откачивай, братцы, даст Бог, очнется.
Пока откачивали несчастную студентку, Бреднев мчался уже, как окрыленный, к соседнему спуску, откуда доносилось жалобное завывание пса, мелькали огни, раздавались клики:
— Тащи ее, тащи! Ну-ж, поминай как звали! Шабаш. Как есть дерево.
С отчаяньем кинулся юноша к распростертому на камнях трупу сестры — и отшатнулся: он глянул в страшно искаженные черты, в тусклые, стеклянные глаза покойницы.
— Нет, уж тут взятки гладки, — говорили, с соболезнованием кряхтя и отдуваясь, окружающие. — Мертвец мертвецом. Господь да успокой ее грешную душу!
XXI
Эка жизнь с бабой-то хорошей!
Когда я теперича с тобой сам друг, так мне хоть все огнями гори!
До настоящего времени своенравная владычица человеческого живота и смерти — всемогущая судьба обошлась с Ластовым довольно милостиво. Теперь принялась она исподволь подливать ему в сносно-сладкий кубок жизни капля по капле горькой полыни, чтобы сразу не ошеломить его полной чашей одурительной горечи, которую приберегла ему под конец. |