— Не обоз. Целый маршрут. Понимаешь, голодают жутко в Москве, Питере, Иванове, Ярославле. А хлеб можем прислать только мы. Вчера послали эшелон, а на него напали бандиты, охрану перебили, хлеб разграбили. Теперь товарищ Ленин приказал утроить охрану. Чрезвычайный комиссар по продовольствию велел мне подобрать самых верных и отважных.

— Все понимаю, товарищ командующий, — насупился Дундич. — Но оставьте меня здесь.

Щеточка каштановых усов над губой Ворошилова вздыбилась. Вот он, партизанский характер Дундича. Предупреждал его командир полка Стрепухов: «Захочу — гору сворочу, не захочу — кочку не строну». Конечно, можно грохнуть кулаком по столу. Но хотелось, чтобы этот полюбившийся ему интернационалист осознал всю важность задачи.

— Значит, не понял, если так отвечаешь, — горько усмехнулся Климент Ефремович. — Золото из Одессы вез?

— То золото.

— А для нас сейчас хлеб дороже золота. Без него мы не только не построим социализма, но и не победим врага. Поверь мне, Ваня, страшнее — голода ничего нет. А в центре голодают тысячи людей. И Ленин голодает…

И больших глазах Дундича мелькнуло недоверие.

— Да, да, в буквальном смысле, — грустно сказал Ворошилов. — Сам видел. На завтрак ему принесли вот такой кусочек хлеба. — Он сузил пальцы до сантиметра. — Ну так повезешь хлеб Ленину?

— Повезу, — все еще не очень доверяя словам Ворошилова, согласился Дундич.

Чрезвычайный комиссар по продовольственным делам юга России приехал к эшелонам, как только Ворошилов позвонил ему. В мягких хромовых сапогах, галифе и кителе защитного цвета, в легкой парусиновой фуражке с ало-янтарным пятнышком звезды на околыше, он медленно, скорее устало, шел вдоль выстроившейся шеренги и цепко вглядывался в лица бойцов. Редко останавливался, глядя на Ворошилова. При этом черная дуга правой брови ломалась ближе к виску. Командарм, перехватив взгляд, старался угадать, кому он адресован, но, увидев знакомые лица, мягко кивал и делал шаг вперед. Так они дошли до отряда Дундича.

Красный френч и малиновые галифе с леями не могли не броситься в глаза. Уж слишком контрастировал костюм серба с обмундированием бойцов. Но командарму показалось: не костюм, а добрая улыбка на светлом продолговатом лице привлекла внимание чрезвычайного комиссара.

Дундич не умел скрывать своих чувств. Вот и сейчас, зная о предстоящей встрече с личным посланцем Ленина, весь светился от сознания, что вождь русской революции поручает ему такое ответственное задание.

И удивительное дело — замкнутое лицо наркома, как бы поддавшись обаянию молодого воина, вдруг тоже просветлело. Он выпростал правую руку из-под борта кителя и протянул Ивану Антоновичу:

— Здравствуйте, товарищ Дундич!

— Здравствуйте, товарищ нарком, — ответил Дундич, слегка сжимая горячую ладонь.

— Наслышан о вашей доблести, — сказал нарком. — Надеюсь, что и впредь будете также служить мировой революции?

— Так точно!

Нарком удовлетворенно расправил черные с рыжинкой усы и решительно направился к середине строя. Поднявшись на сложенные штабелем шпалы, приподнял руку к фуражке и негромко, но четко произнес:

— Здравствуйте, товарищи бойцы Красной Армии!

Не успели последние звуки его голоса долететь до шеренги, как дружным эхом прогремело ответное:

— Здра-асть…

Окинув взглядом ровный строй, он сказал:

— Сегодня вам вручается судьба революции…

Затем, отделяя предложения паузами, нарком заговорил о мучительном голоде в десятках неземледельческих уездов, о саботаже транспортных чиновников и бандитах, об испытаниях, которые ждут эшелоны на тысячекилометровом пути.