Не дожидаясь окончания осады, русы подожгли крепость и прорвались к своим кораблям, стоявшим на реке Куре. Хотя их охраняло всего 300 русов, мусульмане не осмелились нападать на этот флот. Уход страшного врага они восприняли как спасение. О том, что русы ушли непобежденными, сообщают и другие арабоязычные авторы. В Закавказье русы стали настоящей легендой. 160 лет спустя великий персидский поэт Низами сделал их сильнейшими противниками Александра Македонского, а его современник Шараф ал-Заман Тахир Марвази, вспоминая взятие Бердаа, написал: «Их мужество и храбрость хорошо известны, так что один из них равен нескольким из какого-либо другого народа. Если бы имели они лошадей и были всадниками, стали бы они великим бичом для людей». Воистину, прав был произнесший свое «Слово» на полвека раньше митрополит Иларион, говоря, что русские князья «не в худой и не в неведомой земле владычествуют, но в русской, о которой знают и слышат во всех четырех концах земли»!

«Слышал я от людей, которые были свидетелями [набега] этих русов, — завершал свою повесть Ибн-Мискавейх, — удивительные рассказы о храбрости их и о пренебрежительном их отношении к собранным против них мусульманам. Один из этих рассказов был распространен в этой местности, и слышал я от многих, что пять людей русов собрались в одном из садов Бердаа; среди них был безбородый юноша, чистый лицом, сын одного из их начальников, а с ними несколько женщин-пленниц. Узнав о их присутствии, мусульмане окружили сад. Собралось большое число дейлемитов и других, чтобы сразиться с этими пятью людьми. Они старались получить хотя бы одного пленного из них, но не было к нему подступа, ибо не сдавался ни один из них. И до тех пор не могли они быть убиты, пока не убили в несколько раз большее число мусульман. Безбородый юноша был последним, оставшимся в живых. Когда он заметил, что будет взят в плен, он влез на дерево, которое было близко от него, и наносил сам себе удары кинжалом своим в смертельные места до тех пор, пока не упал мертвым».

Вероятная табель Вещего Олега в 943/944 году в Бердаа выглядит в столь возвышенно-героическом контексте даже лучше, чем превосходный рассказ составителя «Повести временных лет» о волхве, коне и змее. Хотя и смерть от болезни в Старой Ладоге, по Начальной летописи, — это смерть героя-победителя на пути с добычей домой. А уход непобежденных русое, оставивших местным народам непревзойденный пример доблести, напоминает подвиги сына Игоря и Ольги, великого князя Святослава.

Возможно, что летописцы не знали об этом героическом эпизоде: для них Вещий Олег просто исчез в Руси, оставив власть Игорю. Возвращение дружинников, потерявших вождя, но позорно не павших на поле брани вместе с ним, вряд ли было триумфальным. Учитывая явный скандинавский элемент, оно могло проходить не через Дон к Днепру, но по Волжскому пути далеко мимо Киева, в Ладогу, с которой более ранний летописец связал последнее упоминание об Олеге. В любом случае активная деятельность Олега во время якобы единоличного княжения Игоря не вписывалась в концепцию летописцев.

Гибель Игоря

Насколько героической выглядела смерть Вещего Олега — по любой из версий, — настолько жалкой признавали все гибель князя Игоря. Даже византийцы упоминали его имя исключительно в укоризненном смысле. Разумеется, составитель «Повести временных лет» пытался спасти положение, отправив Игоря в поход на Черное море и даже придав его опаленным греческим огнем портам оттенок героизма. Пылая после поражения 941 года местью, Игорь якобы не пропал на два года, согласно Начальной летописи, но немедля стал собирать воинов для нового набега. Оправдать это смелое заявление «Повесть» не смогла. В следующем, 942 году «Повесть» (по Ипатьевскому списку) констатировала лишь одно событие: «В это лето родился Святослав у Игоря».