* * *

Отправляясь на кладбище, чтобы положить цветы на могилу родственника или постоять в задумчивости у надгробия великого человека, вы незаметно попадаете под странное очарование этого печального места. И вместо того, чтобы поскорее покинуть город мертвых и нырнуть в привычную суету повседневности, вы вдруг начинаете задумчиво бродить по пустынным дорожкам, скользя взором по бесконечным шеренгам памятников, всматриваясь в застывшие на камне лица заведомо незнакомых вам людей. Вас охватывает сложное чувство, в котором смешаны печаль и радость, покой и тревога.

Не в силах разобраться в себе, вы просто отдаетесь случайной прихоти тропинок и так глубоко погружаетесь в задумчиво-отрешенное состояние, что даже окрик цивилизации — сигнал мобильного телефона не сразу возвращает вас к действительности…

Тонкий и беспощадный анализ этой пограничной ситуации дал итальянский писатель и философ Элиас Канетти. Вывод его глубоко пессимистичен. Грубая, животная радость выжившего, пережившего весь сонм уже ушедших в мир иной людей и таким образом как бы победившего их — вот лейтмотив переживаний человека, пришедшего в город мертвых.

Но из темноты безысходности человек бросает вызов судьбе. Творческая личность и после смерти живет в своих творениях…

Об атмосфере кладбища

«Кладбища обладают притягательной силой, их посещают, даже если там не лежит никто из близких. В чужих городах они — место паломничества, где бродят не торопясь и с чувством, будто для этого они и существуют. Даже в чужих местах привлекает не всегда только могила великого человека. Но даже если прежде всего она, все равно из посещения рождается нечто большее. На кладбище человек скоро впадает в совершенно особое настроение. Есть благочестивый обычай обманывать себя относительно его природы. Ибо печаль, которую человек чувствует и выставляет на вид, скрывает тайное удовлетворение.

Что, собственно, делает посетитель, находясь на кладбище? Как он продвигается и чем занят? Он не торопясь бродит между могилами, сворачивает туда-сюда, медлит перед одним, потом другим камнем, читает имена, привлекшие его внимание. Потом его начинает интересовать, что стоит под именами. Здесь пара, они долго прожили вместе и теперь, как водится, покоятся рядом. Здесь ребенок, умерший совсем маленьким. Здесь юная девушка, только-только достигшая восемнадцатилетия. Все больше посетителя начинают интересовать временные отрезки. Они освобождаются от трогательных деталей и становятся важны как таковые.

Этот вот дожил до тридцати двух, а там лежит умерший в 45 лет. Посетитель уже гораздо старше, чем они, а они, как говорится, сошли с дистанции. Оказывается, много таких, что не дожили до его нынешнего возраста, и, если они не умерли особенно молодыми, их судьба не вызывает никакого сожаления. Но есть и такие, что сумели его превзойти. Некоторым было за 70, а лежащему вон там исполнилось 80 лет. Но он еще может этого достичь. Они зовут сравняться с ними. Ведь для него все открыто. Неопределенность собственной еще незавершенной жизни — это его важнейшее преимущество, и при некотором напряжении сил он мог бы даже их превзойти. Они уже достигли финиша. С кем бы из них он ни вступил в заочное соперничество, сила на его стороне. Ибо там сил уже нет, а есть лишь состоявшийся финиш. С ними покончено, и этот факт наполняет его желанием навсегда стать больше, чем они. Лежащий вон там 89-летний — это мощный стимул. Что мешает ему достичь девяноста?

Но это не единственный род расчетов, которым предаются посреди могил. Можно проследить, как долго некоторые здесь лежат. Время, протекшее со дня их смерти, рождает удовлетворение: вот насколько дольше я живу Кладбища, где есть старые могилы, сохранившиеся с XVIII или даже XVII века, особенно торжественны.