То, что здесь выдавалось за город, называлось Луга» (203, 32).

* * *

Городок Луга, стоящий на полпути между Петербургом и Псковом, был примером уездного захолустья и убожества. В этом качестве он удостоился известных строк Пушкина:

Среди нескольких сотен уездных городов, возникших в результате губернской реформы Екатерины II в последней четверти XVIII века, чаще всего попадали на страницы путевых записок те, что были расположены на больших дорогах в центре страны. Вот каким увидел, например, уездный город Крестцы Новгородской губернии Павел Сумароков (1838).

«Крестцы, с улицами из крестьянских изб, называются городом только по титулу, и площадь с церковью, с полдюжиною каменных строений составляет всю его красу. Одна порода и званье не заменяют достоинств» (181, 14).

Впрочем, сатирическое восприятие города не было единственной возможной точкой зрения. Юный почитатель Гоголя Иван Аксаков в письме отцу рисует довольно противоречивую картину Астрахани. «Астрахань наружностью своею произвела на меня приятное впечатление. Правда, улицы не мощены, не ровны, много сломанных заборов, пустырей, грязи и спокойно прогуливающейся скотины, но много прекрасных каменных зданий, старинных, оригинальной архитектуры церквей и к довершению всего портрет, хотя и не совсем схожий, Кремля (московского. — Н. Б.). Здешний Кремль, построенный царем Федором Иоанновичем, чрезвычайно ветх и стар. Стены маленькие, цвета глины, но расположены наподобие московского» (2, 51).

Позднее, отправившись служить чиновником в Калугу, Аксаков так описал ее общий вид: «Город большой, чистый, мощеный, здания есть прекрасные, виды чудесные» (2, 196).

* * *

Немало сказано и об однообразной, бедной духовными интересами повседневной жизни уездных русских городов. Возьмем хотя бы всё тот же «Тарантас» В. А. Соллогуба. Вот примечательный разговор только что вернувшегося из Европы пылкого славянофила Ивана Васильевича с хозяином постоялого двора где-то на пути из Москвы в Казань.

«Тут Иван Васильевич остановился. В комнату вошел хозяин постоялого двора, красивый высокий парень, обстриженный в кружок, с голубыми глазами, с русой бородкой, в синем армяке, перетянут красным кушаком. Иван Васильевич невольно им залюбовался, порадовался в душе красоте русского народа и немедленно вступил в любознательный разговор.

— Скажи-ка мне, приятель… здесь уездный город?

— Так точно-с.

— А что здесь любопытного?

— Да чему, батюшка, быть любопытному! Кажись, ничего нет.

— Древних строений нет?

— Никак нет-с. Да бишь… был точно деревянный острог, неча сказать, никуда не годился… Да и тот в прошедшем году сгорел.

— Давно, видно, был построен.

— Нет-с, не так давно, а лесом мошенник подрядчик надул совсем. Хорошо, что и сгорел… право-с.

Иван Васильевич взглянул на хозяина с отчаянием.

— А много здесь живущих?

— Нашей братьи мещан довольно-с, а то служащие только.

— Городничий?..

— Да-с, известное дело: городничий, судья, исправник и прочие — весь комплет.

— А как они время проводят?

— В присутствие ходят, пуншты пьют, картишками тешатся… Да бишь, — спохватился, улыбнувшись, хозяин, — теперь у нас за городом цыганский табор, так вот они повадились в табор таскаться. Словно московские баре али купецкие сынки…» (172, 45).

И еще одна зарисовка из «Тарантаса»:

«На другой день, около вечера, тарантас въехал в небольшой, но весьма странный городок.