Согласно «Положению о трактирных заведениях» (1835) трактиры лишались права содержать номера для приезжих и превращались исключительно в места для еды и питья.

Гостиницы сохраняли свои буфеты, столовые и общие комнаты для приезжих. В коридорах предписано было установить внутренний надзор для предотвращения воровства. Цены на комнаты и услуги предлагалось вывесить для сведения постояльцев на видном месте. При гостинице владельцы обязаны были устроить каретные сараи и конюшни.

Особая потребность в гостиницах была, естественно, в столице империи. В 1852 году в Петербурге принимали гостей 53 гостиницы, а в Москве — только 12.

«У ворот гостиницы губернского города NN…»

Многочисленные описания российских гостиниц дошли до нас от 30-х и 40-х годов XIX века. Это и понятно. Гостиница была для путника временным домом. Он невольно сравнивал ее убранство и порядки с тем, что он привык видеть в своем собственном доме или в гостинице за рубежом. И сравнение, конечно, было не в пользу российской гостиницы.

Пороки провинциальных гостиниц были «родовыми» и коренились в системе ценностей русской цивилизации.

Обстановка губернской гостиницы давала возможность столичному путешественнику испытать приятное чувство культурного и материального превосходства. Иронизируя над ее непритязательностью, он исполнялся самоуважения.

Наконец, провинциальная гостиница была классическим упражнением для пера. Путешествуя по России, не богатой природными и культурными достопримечательностями, путешественник описывал гостиницу с той же необходимостью и тщательностью, с какой в Париже он описал бы Оперу, а в Риме — Колизей.

Гостиница маркиза де Кюстина

Автор знаменитой книги «Россия в 1839 году» французский писатель и путешественник маркиз де Кюстин собрал своего рода коллекцию различных безобразий и нелепостей российской жизни. Одним из перлов этой коллекции стала гостиница. К этой теме он возвращается неоднократно.

Наблюдательный француз отметил не только бросающиеся в глаза внешние приметы российской гостиницы (безвкусица отделки, отсутствие уюта, грязь, наконец, пресловутые клопы), но и самый дух этого гуманного по сути своей заведения — дух равнодушия и даже враждебности к человеку

Вот путешественник впервые переступил порог российской гостиницы — одной из лучших гостиниц Петербурга.

«Приехав в отель Кулона, я встретил здесь хозяина, огрубевшего, перерожденного француза. Его гостиница была в это время переполнена народом в виду предстоящих придворных торжеств по случаю бракосочетания великой княжны Марии, и он, казалось, далеко не рад был новому гостю. Это сказалось в том, как мало он уделил мне внимания. После бесконечного хождения взад и вперед и долгих переговоров мне отвели все-таки какое-то душное помещение на 2-м этаже, состоящее из прихожей, кабинета и спальной. Нигде на окнах не было ни портьер, ни штор, ни жалюзи, и это — при солнце, которое здесь теперь в течение чуть ли не 22-х часов в сутки не сходит с горизонта и косые лучи которого достигают отдаленнейших углов комнаты. Воздух комнаты был насыщен каким-то странным запахом гипса, извести и пыли, смешанным с запахом мускуса» (92, 61).

Утомленный дорогой Кюстин прилег на диван и мгновенно, но ненадолго уснул. Проснувшись, он заметил, что диван кишит клопами, которые уже добрались и до его одежды. Охваченный ужасом и негодованием путешественник потребовал хозяина гостиницы. Тот со смехом сообщил ему, что во всем Петербурге нет гостиниц без клопов, посоветовал привыкнуть к этому неудобству и удалился.