Вот как вспоминает свое первое большое путешествие историк С.М. Соловьев (1820—1879).

«До гимназии и во время гимназического курса ездил я с отцом и матерью три раза в Ярославль для свидания с дядею моей матери, который был там архиереем (Авраам архиепископ, знаменитый своею страстью к строению церквей). Эти путешествия совершались на долгах, то есть бралась кибитка тройкою от Москвы до самого Ярославля; 240 верст проезжали мы в четверо суток, делая по 60 верст в день; выехавши рано утром и сделавши 30 верст, в полдень останавливались кормить лошадей, кормили часа три, потом вечером останавливались ночевать. Таким образом познакомился я с Троицкою Лаврою, Переяславлем-Залесским с его чистым озером, Ростовом с его нечистым озером и красивым Ярославлем с Волгою» (173, 270).

* * *

Рассуждая о русской дороге и способах передвижения по ней, постоянно оглядываешься на великолепные пассажи из русской литературы XIX столетия. Все наши писатели и поэты той эпохи были влюблены в дорогу и изливали это чувство в прозе и стихах. О многих вещах они сказали так точно и художественно, что нам остается только с почтением уступать им место на страницах этой книги.

Известный русский педагог и публицист К. Д. Ушинский создал целый ряд рассказов о своих поездках по России. Одно из его рассуждений посвящено как раз своеобразию различных видов путешествий.

«Как нам кажется, железные дороги созданы для езды, а не для путешествий. Какое впечатление может остаться в душе человека, когда предметы, не останавливаясь ни на минуту, с быстротой молнии несутся перед его глазами? Какая мысль может созреть в голове его, когда время дороги разочтено минутами, когда время отдыха, отпускаемое с аптекарской точностью, едва достаточно для того, чтобы проглотить завтрак или обед? Нет, как хотите, а мне кажется, что пароходы и паровозы лишили путешествие всей его поэзии. По крайней мере, это справедливо для нас, людей отживающего поколения, которые ездили еще не только в дилижансах, на почтовых, но даже на долгих, — даже на своих. Без всякого сомнения, новое поколение проложит себе в мир поэзии и новую дорогу, может быть, тоже железную, по которой оно сумеет догнать впечатления, ускользающие от наших ленивых взоров; но мы не без удовольствия вспоминаем езду по целым неделям, шестичасовые кормы, длинные ночлеги, вставанья до свету и подобные принадлежности езды на долгих или на своих.

Вот тащится, покачиваясь, дребезжа, поскрипывая и прищелкивая, дорожная бричка; много дорог сделала она на своем веку, и бока ее блестят, как лакированные. Она едет медленно, страшно медленно, но куда торопиться? Воздуха так много, он так свеж, окрестные поля, рощи, деревушки, серебряные громады облаков смотрят на вас с таким умиляющим спокойствием, звонкая, монотонная песня жаворонка, который, кажется, следит за вами, скрипучий голос экипажа, к которому мы привыкли давно, как к хриплому голосу доброго старого друга, — всё говорит вам: куда и зачем торопиться? Вот поле, покрытое созревшей рожью.- смотрите, как бегут по нему, перегоняя друг друга, и золотистые волны колосьев, гонимые теплым ветром, и прозрачные, громадные тени облаков. А там, впереди, когда вы спуститесь с пригорка и переберетесь за дребезжащий мостик, перекинутый через ручей, чуть видный в траве и кустах, ждет вас свежая прохлада зеленого леса, и долго ветки лип и берез будут хлестать по кузову вашей брички, сгоняя оттуда назойливого овода, который решился путешествовать вместе с вами, и долго гибкий орешник будет хрустеть под ногами пристяжных. Но чем дальше в лес, тем колеи становятся глубже, попадаются плотинки из хвороста, порядочные лужи… Подушка, ваша старая, чудно покойная подушка, вытертая вашими собственными боками, недостаточно защищает вас от толчков, которые всё становятся сильнее и сильнее.