|
Потому что в определенном смысле это представление. Ну сам посуди, разве не является разновидностью преисполненного напряжения радиоспектакля первый телефонный разговор двух людей, которые никогда не видели друг друга, уже много знают друг о друге, знают назубок собственные роли, но совершенно не представляют роль партнера? В моем случае этот спектакль осложнял дополнительный, чрезвычайно существенный элемент, драматизирующий фабулу: ты, бедняжка, даже не знал, что будешь в нем участвовать!
Если у тебя был собственный срежиссированный спектакль под названием «Мой первый разговор с Эмилией» и я тебе все испортила, то, пожалуйста, прости меня. Я не могла не позвонить. Я должна была убедиться, что могу не беспокоиться. Не беспокоиться о тебе. Знать, что у тебя все хорошо, и ты исчез только на некоторое время, и что я ничем не обидела тебя, и у меня по-прежнему будет повод, прежде чем вечером поехать в комнатку при конюшне, хотеть накрасить губы, спрыснуться духами, поправить прическу, подвести глаза, покрасить ногти и целый час сидеть перед открытым шкафом, надевая и снимая платья, которые я не носила уже несколько лет… А тебе нравится, когда женщины носят платья? 1. Я так боялась, набирая номер телефона… Правду сказать, не понимаю, как можно по голосу узнать человека, которого ты никогда не слышала, но я была уверена, что все-таки узнаю. Я столько раз воображала себе твой голос, что иначе просто быть не могло. А боялась я, что потеряю дар речи. Или ты потеряешь. И вот этого я боялась гораздо больше. Ты мог просто онеметь, пораженный моей назойливостью и бесцеремонной попыткой проникнуть в твою внеинтернетную жизнь. Ты никогда не давал мне такого права и, возможно, вообще не собирался давать. Я боялась, что, позвонив тебе, я об этом узнаю. Боже, как я этого боялась… 2. Я так радовалась, набирая номер телефона… Радовалась главным образом тому, что, звоня тебе, я переступаю определенные границы. Минимум две, очень важные для меня границы. а. Во-первых, границу собственной гордости. Я отнюдь не школьница в периоде пубертации, но даже если бы и была ею, то все равно не позвонила бы тому мальчику из нашей школы. Моя женская гордость этому помешала бы! Почему я должна взять на себя труд отыскать номер телефона и первая позвонить ему? Ведь мальчик этот не мог не видеть, как я смотрю на него, как ищу его взглядом среди остальных, как заливаюсь краской, когда словно бы случайно встречаются наши взгляды, как стараюсь быть всегда в той части школьного коридора, где он мог бы найти меня, как демонстративно во время перемены прохожу в четвертый раз (!) мимо него в туалет, как на три минуты якобы обижаюсь на него и поворачиваюсь к нему спиной, когда, вместо того чтобы смотреть на меня, он разговаривает с какой-то малолеткой, глядящей на него масляными глазками. Ты подобного спектакля, разумеется в иной, взрослой форме, приличествующей зрелой женщине, которой перевалило за тридцать, увидеть не можешь. А если так, то у женской гордости гораздо меньше поводов гордиться, что рядом с твоей мальчишеской, такой трогательной робостью – я ведь знаю, что без знака с моей стороны ты никогда не позвонишь, ведь так? – лишило мою гордость всякого смысла и… И переступить эту границу оказалось легко. б. Во-вторых, границу моего доступа к тебе. Я приезжаю на свидание с тобой и усаживаю тебя во время наших чатов на виртуальном стуле перед моим компьютером на два, максимум на три часа. Подкарауливаю каждое слово, которое ты напишешь, забираю его в памяти домой и… утрачиваю доступ к тебе. Я хотела бы – можно этого хотеть? – чувствовать, что «в случае чего» существует не только Сеть, но и телефон. Ты стал для меня главнее, чем самые главные мои друзья. Они могут звонить мне в любое время дня и ночи. И я им тоже. Именно для этого существуют телефоны, и для этого существуют друзья. |
