Сегодня зал не был погружен во мрак. Все было накрахмалено и блестело: серебро, стекло, лен. Была также и Мэри — тихая, мягкая и пухлая. Такая же, как в то утро. Он помнил, что тогда он нуждался в утешении, в возвращении веры в себя и едва мог поверить, что это именно он был тем существом с истощенными нервами.

Он сел за тот же стол возле зеркала, напротив двери для персонала. Мэри подошла, чтобы принять заказ, и спросила, как прошла рыбалка на Турли.

— Откуда вы знаете, что я рыбачил на Турли?

— Вы завтракали с господином Рэнкином. Вы пришли прямо с поезда.

Да, он вышел из поезда после ночи, полной метания и страданий. Это была отвратительная ночь. Он вышел из поезда, попрощавшись в нем с «Би-семь» случайным взглядом и мимолетной секундой жалости. Однако «Би-семь» стократно заплатил за это мгновенье легкого сочувствия. Потому что с того момента он сопровождал его и в конце концов его вылечил. Ведь это именно «Би-семь» послал его на Гебриды, на эти безумные, холодные и продуваемые ветром бесплодные пески. В этой ужасной бездне абсурда Грант делал все то, чего при иных обстоятельствах он бы делать не стал: он смеялся до слез, плясал, позволял вихрю швырять его как листок, пел, а также молча сидел и смотрел. Потом он вернулся оттуда нормальным человеком. Он задолжал пассажиру из Би-семь больше, чем был в состоянии ему заплатить.

Во время ленча он думал о Кенрике. Молодой человек, у которого не было семьи. Чувствовал ли он себя одиноким, или же просто свободным? А если свободным, то была это свобода ласточки или свобода орла? Метание в поисках солнца или высоко парящее достоинство?

У Кенрика была по крайней мере одна черта, которая во всех странах и во все времена была настолько же редкой, насколько и вызывающей к нему расположение. Он был человеком дела и одновременно обладал интуицией поэта. Именно этим он отличался от толпы беззаботных сотрудников ОКЭЛ, что сновали столь же бездумно, как москиты, по замечательным трассам над континентами. Именно этим он отличался от плотной толпы на лондской железнодорожной станции в пять часов пополудни, для которой проезд за полкроны был приключением. Если мертвый парень из «Би-семь» не был Сиднеем или Гренфеллом, то по крайней мере он обладал общими с ними чертами.

И за это Грант любил его.

— Если ты не будешь осторожен, то вскоре выстроишь себе целую философию на тему Билла Кенрика, — заговорил голос рассудка.

— Я уже это сделал, — сказал он весело, и голос, побежденный, отступил в тишину.

Он оставил Мэри изрядные чаевые и пошел забронировать два билета на утренний самолет в Лондон. Впереди у него все еще было больше недели отпуска и Турли, изобилующая рыбой, но после вчерашнего полудня его интересовало только одно дело: Билл Кенрик.

Он купил для Пата столько сладостей, что мальчик мог бы проболеть после них три месяца, и направился в сторону холмов. Он боялся, что сладости чересчур изысканны, чтобы полностью задобрить Патрика, потому что ведь, как тот сам признался, его любимым лакомством были какие-то «Глаза ОГО-ПОГО» с витрины госпожи Мэр. Во всяком случае, Лора наверняка будет снабжать его этими сладостями.

Он остановил машину на берегу реки, на полпути между Моймором и Скооном, и пошел через вересковую пустошь на поиски Тэда Каллена. После полудня времени прошло немного, и Каллен наверняка еще не закончил второго тура рыбалки.

Оказалось, что Каллен даже и не начинал. Когда Грант дошел до конца пустоши и посмотрел с обрыва в долину реки, то ниже он увидел группку из трех человек, неподвижных, отдыхающих на берегу. Зоя, в своей излюбленной позе, опиралась о скалу, а по обеим ее сторонам, внимательно в нее вглядываясь, сидели остальные: Пат Рэнкин и Тэд Каллен. Наблюдая за ними, довольными и покорными, Грант уяснил себе, что Билл Кенрик оказал ему еще одну услугу, которой Грант не заслужил.