Она привстала на цыпочки и поцеловала его в щеку.

– Ты поступил как нельзя лучше.

Кейт постояла еще несколько секунд, прильнув к брату. У нее кружилась голова от облегчения. С сердца спала та тяжесть, которую она несколько лет носила в себе.

– Давай погуляем, – предложил он. – Я еще не напился кофе.

– Но дай мне еще раз услышать эти слова, Джек, – сказала она, когда рука об руку они шли к Седьмой авеню. – Неужели моя порочность в самом деле ничего не изменит в твоем отношении ко мне… или ты просто успокаиваешь меня?

Он скорчил гримасу:

– И вовсе ты не порочная.

– Еще какая.

– Ничего подобного. Когда я слышу слово «порочная», то представляю себе толстую бабу в комбинезоне и сапогах, с лохмами на голове, которая выражается только матом.

Она засмеялась:

– О таких мужеподобных созданиях речь больше не идет. Просто мы сами так себя называем. Как говорит Жаннет: «Возвращаем слову его значение». – Вспомнив выражение Жаннет, Кейт ощутила прилив грусти. – Но ты не ответил на мой вопрос.

– Ладно. Вопрос, насколько я понимаю, заключается вот в чем – поскольку я каждодневно вру о себе всем напропалую, как ты можешь быть уверена, что тебе я говорю правду?

– И вовсе не…

– Или, может быть, я из тех либералов, которые политкорректно удирают от разговоров на эту тему?

Неужели она обидела его?

– Джек…

– Давай хоть кое‑что выясним раз и навсегда, Кейт. Я не поклонник политкорректности и не либерал. Кроме того, не консерватор, не демократ и не республиканец. Я исхожу из одного принципа: твоя жизнь принадлежит тебе. И это означает, что ты вольна делать с ней все, что хочешь, пока это не мешает свободе других людей распоряжаться своей жизнью. Это означает, что твое тело принадлежит тебе и ты можешь делать с ним все, что захочешь, – прокалывать, накачивать наркотиками, сжигать. Твое дело. То же самое и с сексом. Пока тебя к нему силой не принуждают, меня не касается, как ты им занимаешься. Я не должен ни обвинять, ни оправдывать, потому что это не моя жизнь. Она твоя. В той же мере я не должен ни понимать, ни объяснять. Чего, кстати, я не делаю.

Когда он сделал паузу, чтобы перевести дыхание, Кейт вскинулась:

– Но это не говорит мне, что ты чувствуешь.

– Чувствую? Ты хочешь услышать, как я изумлен и потрясен? Если бы ты всю жизнь вела себя как мальчишка‑сорванец и никогда не бегала бы на свидания, я бы еще понял… Но у тебя появлялся один бойфренд за другим.

– Верно. Но ни одного постоянного.

– Это так важно?

– Тогда я так не думала. А вот сейчас думаю. Они нашли уютное местечко на Седьмой улице – «Греческий уголок». Она не увидела за стойкой никого, кто хоть бы отдаленно напоминал грека, но тут стоял запах хорошего кофе. Они заняли столик в огромном стеклянном пузыре, который под лучами солнца мог стать настоящей жаровней. Джек вздохнул:

– Говоря по правде, Кейт, я не понимаю однополых отношений. Я знаю, они существуют, и принимаю их, но мне они чужды. Они меня не заводят. Но тут речь идет о тебе, Кейт.

– Ты не мог бы удивиться больше, чем я сама. Но так получилось. Со мной. И я ровно ничего не могу сделать.

– Но как? Когда? Где? Почему? Вот тут ты мне помоги, Кейт. А то я в полном недоумении.

– Да я и сама пытаюсь понять, Джек. Ты хочешь знать когда? Когда я поняла? Сама не знаю. Ребята‑геи, кажется, осознают это раньше. С женщинами не так просто. Наша сексуальность непостоянна, текуча – это не мое выражение, я где‑то прочитала.