Варварами постепенно овладевал неясный страх. Ежедневные нарушения обыденного хода вещей уже были заметны всем, хотя говорилось об этом все больше намеками. Большинство, сталкиваясь с разрушением привычного им мира, начинали мечтать, чтобы завоевательная кампания началась как можно скорее; никто не хотел упустить шанс, подаренный им термитами. Все думали только об одном — пора уходить. Новые места, новые горизонты.

В тот же вечер Джувия, на которую вдруг накатило мрачное настроение, крепко выпила. С регулярностью метронома она высаживала стакан за стаканом, пока не прикончила третью бутылку, после чего свалилась со стула и уснула прямо под столом. Поначалу Зигрид не решалась покинуть свой тощий тюфячок, опасаясь какой-нибудь очередной уловки, на которые была так изобретательна ее хозяйка, но при виде ее багрового оплывшего лица все-таки отбросила осторожность. Распластавшись навзничь посреди лужи спиртного, великанша бормотала какие-то бессвязные слова. Когда Зигрид опасливо приподняла ей веко, она никак не отреагировала. Тогда девушка ухватила в кладовке бутылку вина, краюху хлеба, несколько ломтей вяленого мяса и завернула все это в кусок чистого полотна.

Разумеется, о том, чтобы выбраться из лагеря, не могло быть и речи: вокруг всей ограды, да и перед домом Джувии дежурили часовые. Зато, отодвинув две неприметные доски, можно было легко проскользнуть в общую спальню, где ночевали остальные рабы, и найти там Макмо. Зигрид уже три недели безуспешно пыталась с ним подружиться, рассчитывая, что такой человек непременно окажется полезен ей в ближайшем будущем.

Прижав сверток с едой к груди, она беззвучно сняла с гвоздей две доски в глубине подсобки и тихонько прокралась по натертому паркету. За двадцать дней это была ее вторая ночная вылазка. Никто не обращал на нее внимания; все здешнее рабское сословие состояло преимущественно из подростков или запуганных женщин, которые едва не теряли сознания от одного вида Джувии. Единственный из них, кто мог представлять какую-то опасность, был Макмо, которого охранники на ночь заковывали в цепи. Он даже гордился этой необычной привилегией, повторяя по десять раз на дню: «Железо! Можешь себе представить? Они тратят драгоценное железо ради того, чтобы держать меня в плену! Когда на меня надевают оковы, я чувствую себя принцем!»

Прокравшись до сарая, где держали рабов, Зигрид принялась ощупывать стену в поисках входа. Часовые за ее спиной перекидывались обычными тупыми шутками. Паркет, к счастью, был сработан неплохо и ни скрипом, ни шорохом не выдавал ее шагов. Наконец она нащупала какой-то узкий лаз среди досок и благодаря своей худобе протиснулась в него. Внутри царила влажная, как в парнике, удушливая жара, пропитанная испарениями пота и мочи. Люди спали вповалку прямо на полу, и на мгновение ей показалось, что она стоит на поле сражения, где каждый убитый рухнул в том положении, в каком его настигла пуля. Дети во сне всхлипывали, женщины стонали. Иногда звучало чье-то имя, замирая тоскливой вибрирующей нотой. Зигрид прислонилась к стене, ожидая, пока ее зрачки привыкнут к темноте. Пробираться дальше вслепую было нельзя — вдруг наступишь на руку кому-нибудь из спящих, и он своим криком тут же спровоцирует появление охраны.

Прислушавшись, она повернулась туда, откуда доносился особенно раскатистый храп. За ним последовало звяканье цепей, и девушка без труда определила местоположение Макмо.

— Это ты? — спросил крепыш, тут же проснувшись при ее приближении.

Зигрид кивнула и протянула ему сверток. Парень без промедления принялся за еду.

— Странная ты девчонка, — заметил он, не переставая жевать. — Почему ты не съела все это сама? Ты что, влюбилась в меня, что ли?

— А может быть, я просто такая же, как ты? — прошептала в ответ девушка.