“Что вы от него хотите?” - спросил я.

“Да, дикая история, не правда ли? В данном случае меня интересует его мнение о нашей авиакомпании в сравнении с другими. И возможно, что-нибудь для нашей многотиражки. Он, кажется, с приветом. Раньше торговал скобяными товарами”.

Будто это что-то объясняло.

“Вам не следует так говорить об одном из лучших ваших клиентов. Я имею в виду “с приветом”. Он проводит последние годы жизни, как ему нравится. Ошибка его лишь в том, что он считает себя свободным человеком. В наши дни никто не свободен. Он выпал из структуры - и теперь демоны хаоса набросились на него. Можете цитировать меня, если вам угодно”. Но она не поняла и, скорее всего, подумала, что я тоже спятил. Убрала свой блокнот. Ее ноги, показалось мне, пока она удалялась, были (да позволено мне будет прибегнуть к этому слову в контексте ее имени) славными, по крайней мере ладными, не чета ее гласным и мышиной неприметности. Природа раздает дары по собственному произволу.

Месяца два спустя я обнаружил Пакстона в клубе для пассажиров первого класса в цюрихском аэропорту, простертого и храпящего на диване среди подтянутых бизнесменов, читающих Züricher Zeitung. Они, как принято говорить, держались от него подальше. Я смешал для себя джин с тоником и сосредоточился на передовице Corriere Ticinese. Никаких новостей, кроме встречи в верхах и терроризма. Объявили посадку, кажется на Берн, и большая часть чопорных бизнесменов поднялась из кресел. Пакстон, чье подсознание, вероятно, отреагировало на объявление, резко пробудился. Верхний зубной протез у него отвалился, и он восстановил его двумя большими пальцами. Меня он увидел без всякого удивления. “Вы много путешествуете, - сказал он. - Впрочем, вы молоды”.

“И еще имею жену и детей, чтобы стремиться домой”.

“Знаете, куда я сейчас? В Тегеран”.

“Ничего местечко, если там не оставаться. А оттуда куда?”

“Кажется… я должен взглянуть… так не помню…” Он полез открывать свою сумку, но был слишком утомлен для лишних усилий. “Во всяком случае, какое-то арабское название. Хочу, чтобы это скорей кончилось. Американцы сбивают гражданские самолеты над Персидским заливом. Надо держаться к ним поближе. И потом… все время пишут об этих угонщиках самолетов, но мне, черт возьми, не везет. Они бы стали угрожать мне пистолетом, я бы оказал сопротивление, меня бы укокошили - и делу конец. Жить вечно нельзя, и не надо этого хотеть. Я отпраздновал свой восемьдесят первый день рождения по дороге в Токио. День рождения в полете. Сказал им - и они дали мне шампанского, но они и так дают его всем”.

“Но вы совершили нечто, чем можно гордиться. Нечто совершенно необычное”.

“В Риме - Колизей, в Париже - Эйфелева башня, но я не видел ни того, ни другого. А также Тадж-Махал где-то в Индии, о нем много разговоров. Только это не для меня. Для меня - распроклятое кресло и одна и та же штуковина, которую откидываешь, чтобы поставить поднос во время обеда, а время обеда хрен знает когда, в самое разное время. Завтрак в три часа ночи. Это противоестественно. Что-то в этом роде они, я думаю, раньше называли грехом. Сновать вокруг земли во всех направлениях и не давать солнцу делать свою сизифову работу - садиться и вставать в положенный час. Уж не знаю, чем это кончится”.

“Вы сами это прекратите. Продолжать ни к чему. Вы доказали все, что хотели. Возьмите свой паспорт в Хитроу и валяйте в частную гостиницу.