Говорили о делах, о которых по десять раз на дню советовались по телефону, про магазин, что начали строить в Широкой Печи, про новые доильные аппараты и что, мол, нужно с большим разбором платить сверх нормы — и это их невидимо сближало, отодвигало острые проблемы. Василь Федорович хлебал огненно-жгучий борщ, поглядывал на Куриленко. Непонятный он человек… Говорят, зимой купается в проруби. Но окунаются в ледяную воду не только люди сильные, но и слабые, которые хотят убедить себя и остальных в своей силе. Андрей Северинович часто говорит наперекор даже начальству — из-за этого его считают принципиальным и многие уважают. Характера он вздорного, не любит, когда с ним не соглашаются, не одобряют привычек, которых он набрался на руководящей работе. Василь Федорович подумал об этом и улыбнулся. Ему только дважды пришлось общаться с Куриленко в нерабочей обстановке, там его нынешний заместитель сидел молча, а если играли в домино или карты, требовал, чтобы каждый играл только за себя. Так или иначе, но судьба послала ему, Греку, крепкий орешек.

И все-таки к концу обеда Куриленко не выдержал и заказал себе сто граммов. Сердито уставившись в стол, выпил, заглотал компотом и закурил. Видно, он и вправду готовился к серьезному разговору, очень серьезному и беспощадному, собирался не оправдываться (ведь только он мог созвать правление), а нападать.

— Нам бы выпить, хорошенько выпить, — вдруг поднял он голову. — Какой это разговор без чарки?

— Обойдемся, — выложил кулаки на стол Грек.

— Обойдемся так обойдемся. — Куриленко прислушался — снаружи что-то забрякало — и поднялся. — Жара, пойдем-ка к водичке.

Он как бы диктовал свои условия. Грек не возражал.

Десна была рядом, шагов сто. Они прошли немного вниз по течению, сели на черный мореный дуб, который весной речники подняли со дна. Они сидели на холме, который уже выгорел, пожелтел, но в долине травы еще зеленели, там паслось общественное стадо. Только что по Десне прошла баржа, поперек речки почти неподвижно стояли острые крутые волны, они мчались за баржой в одну сторону, течение сносило их в другую.

— Люди обязательно повторяют ошибки своих предшественников — иначе они не были бы людьми, — сказал Куриленко, как бы подтверждая некий тезис.

— Кто это люди: ты, я? — спросил Грек, удивляясь такому началу.

— Оба.

— Чьи же ошибки повторяю я?

Куриленко усмехнулся, в его глазах мелькнули косые тени:

— Ты не ошибаешься?

— Почему же. Вот когда-то действительно думал, что все делаю правильно.

— В конце концов это не всегда решает. Не всегда имеет окончательное значение.

— Не понимаю.

— Ну, бывает, и хозяин добрый, и планы выполняет, и все равно не в жилу…

— Э-э-э, — протянул Грек, — вон куда ты гнешь.

— Я не про тебя. Это больше касается меня самого. Но важно, чтобы все-таки в жилу.

— Смотря что ты имеешь в виду.

— Ну, чтобы не вразрез с государственными интересами. Чтобы не против совести. То есть — честно.

— А это все одно и то же? Одна жила?

Василь Федорович скосил глаза на Куриленко. Может, тот шутит. Но тот сидел неулыбчивый, его маленькое, сплющенное с боков, как у рыбы, лицо словно окаменело.