Однажды позвонил молодой парень и голосом робким, вежливым, почти испуганным попросил позвать Нету. Иврия с Иоэлем обменялись взглядами и торжественно вышли из гостиной в кухню, прикрыв за собой дверь. Они были там, пока Нета не положила трубку, но и тогда не торопились вернуться: Иврия вдруг надумала пригласить Иоэля на чашку кофе в свою студию. Однако после их возвращения выяснилось, что парень всего лишь пытался узнать у Неты номер телефона ее одноклассницы.

Иоэль предпочитал относить все на счет несколько запоздалого развития Неты.

— Когда у нее оформится грудь, — рассуждал Иоэль, — телефоны начнут звонить непрерывно.

Иврия сказала:

— Эту дурацкую шутку ты повторяешь уже в четвертый раз. И все вместо того, чтобы разок взглянуть в зеркало и увидеть, кто тюремщик девочки.

— Не начинай, Иврия, — попросил Иоэль.

И она ответила:

— Ладно. Так или иначе, что упало — то пропало.

Иоэль не видел, что же пропало. В глубине души он верил, что Нета вскоре найдет парня и перестанет цепляться за мать, когда та навещает соседа с гитарой, или за бабушек, идущих в театр, на концерт. Почему-то этот парень представлялся ему в образе уроженца кибуца, рослого, волосатого, похожего на быка, с мощными бицепсами, тяжело ступающими ногами в коротких штанах, выгоревшими на солнце ресницами. Она уйдет за ним в кибуц, а он и Иврия останутся в доме одни.

Когда он не бывал в поездках, то случалось, вставал около часа ночи, огибал полоску света, пробивающуюся из-под двери Неты, осторожно стучался к жене, в дверь студии, приносил поднос с бутербродами и стакан сока из холодильника. Иврия теперь просиживала над работой ночи напролет. Иногда его приглашали войти в студию и запереть дверь изнутри. Порой она советовалась с ним по поводу разбивки работы на главы или вариантов печатания примечаний. «Погоди, — говорил про себя Иоэль, — в годовщину свадьбы, первого марта, ждет тебя маленький сюрприз». Он решил купить ей компьютер.

Во время последних поездок он читал книги сестер Бронте, но Иврии уже не успел рассказать об этом. Роман Шарлотты показался ему простым. Что же до «Грозового перевала», то нечто таинственное ощутил он не в Кэтрин и не в Хитклифе, а как раз в терпящем поражение Эдгаре Линтоне. Однажды в марсельской гостинице, незадолго до несчастья, Линтон даже явился ему во сне: на высокий бледный лоб были сдвинуты очки, похожие на те, что носила Иврия, квадратные, без оправы, те самые, в которых она становилась похожей на добродушного семейного доктора, каких в наше время уже не встретишь.

Всякий раз, когда приходилось ему вставать в три-четыре часа утра, чтобы успеть в аэропорт, он обычно потихоньку заходил к дочери. На цыпочках миновав вазы, из которых вырастал целый лес колючек, целовал ее веки, не касаясь губами, и проводил рукой по подушке рядом с волосами. Затем шел в студию, будил Иврию и прощался с ней. Все эти годы он будил жену на рассвете, чтобы попрощаться. Сама Иврия настаивала на этом. Даже, когда они были в ссоре. Когда не разговаривали. Быть может, их связывала общая ненависть к уроженцу кибуца, волосатому, с мощными бицепсами. Так связывает отчаяние. А может быть, память о счастье первых лет. Незадолго до того, как случилась беда, он уже почти улыбался, вспоминая слова полицейского Люблина, который не упускал случая ввернуть, что в конечном счете у всех у нас одни и те же тайны.

XVIII

Когда Нета очнулась, он увел ее на кухню. Приготовил крепкий ароматный кофе, а себе разрешил неурочную рюмку бренди. Электрические часы на стене над холодильником показывали без десяти пять.